Библиотека Кольца Неоправославие.

Неоправославие       Ведотерика       Росичи       Библиотека     Форум

Сайт обновляется ежемесячно. Читатели, присылайте материалы для размещения.

 Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
Собиратель.

Серия Славия

Цикл прозрение

Слово иудеям

Слово священникам

Книги христиан

Цикл познание

Цикл Русский Дух

Былины, сказки

Хорошие книги

Пишут читатели

ЦИКЛ ХОРОШИЕ КНИГИ

 Войнич Этель Лилиан

«ОВОД»

Предисловие

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 

16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29

Оглавление

Часть вторая.

Глава VI

Джемма и Овод молча шли по набережной. Его потребность говорить, говорить без умолку, по-видимому, иссякла. Он не сказал почти ни слова с тех пор, как они вышли от Риккардо, и Джемму радовало его молчание. Ей всегда было тяжело в обществе Овода, а в этот день она чувствовала себя особенно неловко, потому что его странное поведение у Риккардо смутило ее. У дворца Уффици он остановился и спросил; - Вы не устали? - Нет. А что? - И не очень заняты сегодня вечером? - Нет. - Я прошу вас оказать мне особую милость - пойдемте гулять. - Куда? - Да просто так, куда вы захотите. - Что это вам вздумалось? Овод ответил не сразу. - Это не так просто объяснить. Но я вас очень прошу! Он поднял на нее глаза. Их выражение поразило Джемму. - С вами происходит что-то странное, - мягко сказала она. Овод выдернул цветок из своей бутоньерки и стал отрывать от него лепестки. Кого он ей напоминал? Такие же нервно-торопливые движения пальцев... - Мне тяжело, - сказал он едва слышно, не отводя глаз от своих рук. - Сегодня вечером я не хочу оставаться наедине с самим собой. Так пойдемте? - Да, конечно. Но не лучше ли пойти ко мне? - Нет, пообедаем в ресторане. Это недалеко, на площади Синьории. Не отказывайтесь, прошу вас, вы уже обещали! Они вошли в ресторан. Овод заказал обед, но сам почти не притронулся к нему, все время упорно молчал, крошил хлеб и теребил бахрому скатерти. Джемма чувствовала себя очень неловко и начинала жалеть, что согласилась пойти с ним. Молчание становилось тягостным, но ей не хотелось говорить о пустяках с человеком, который, судя по всему, забыл о ее присутствии. Наконец, он поднял на нее глаза и сказал: - Хотите посмотреть представление в цирке? Джемма удивленно взглянула на него. Дался ему этот цирк! - Видали вы когда-нибудь такие представления? - спросил он, раньше чем она успела ответить. - Нет, не видала. Меня они не интересовали. - Напрасно. Это очень интересно. Мне кажется, невозможно изучить жизнь народа, не видя таких представлений. Давайте вернемся назад, на Порта-алла-Кроче. Бродячий цирк раскинул свой балаган за городскими воротами. Когда Овод и Джемма подошли к нему, невыносимый визг скрипок и барабанный бой возвестили о том, что представление началось. Оно было весьма примитивно. Вся труппа состояла из нескольких клоунов, арлекинов и акробатов, одного наездника, прыгавшего сквозь обручи, накрашенной коломбины и горбуна, забавлявшего публику своими глупыми ужимками. Остроты не оскорбляли уха грубостью, но были избиты и плоски. Отпечаток пошлости лежал здесь на всем. Публика со свойственной тосканцам вежливостью смеялась и аплодировала; но больше всего ее веселили выходки горбуна, в которых Джемма не находила ничего остроумного и забавного. Это было просто грубое и безобразное кривляние. Зрители передразнивали его и, поднимая детей на плечи, показывали им "уродца". - Синьор Риварес, неужели вам это нравится? - спросила Джемма, оборачиваясь к Оводу, который стоял, прислонившись к деревянной подпорке. - По-моему... Джемма не договорила. Ни разу в жизни, разве только когда она стояла с Монтанелли у калитки сада в Ливорно, не приходилось ей видеть такого безграничного, безысходного страдания на человеческом лице. "Дантов ад", - мелькнуло у нее в мыслях. Но вот горбун, получив пинок от одного из клоунов, сделал сальто и кубарем выкатился с арены. Начался диалог между двумя клоунами, и Овод выпрямился, точно проснувшись. - Пойдемте, - сказал он. - Или вы хотите остаться? - Нет, давайте уйдем. Они вышли из балагана и по зеленой лужайке пошли к реке. Несколько минут оба молчали. - Ну, как вам понравилось представление? - спросил Овод. - Довольно грустное зрелище, а подчас просто неприятное. - Что же именно вам показалось неприятным? - Да все эти гримасы и кривляния. Они просто безобразны. В них нет ничего остроумного. - Вы говорите о горбуне? Помня, с какой болезненной чувствительностью Овод относится к своим физическим недостаткам, Джемма меньше всего хотела касаться этой части представления. Но он сам заговорил о горбуне, и она подтвердила: - Да, горбун мне совсем не понравился. - А ведь он забавлял публику больше всех. - Об этом остается только пожалеть. - Почему? Не потому ли, что его выходки антихудожественны? - Там все антихудожественно, а эта жестокость... Он улыбнулся: - Жестокость? По отношению к горбуну? - Да... Сам он, конечно, относится к этому совершенно спокойно. Для него кривляния - такой же способ зарабатывать кусок хлеба, как прыжки для наездника и роль коломбины для актрисы. Но когда смотришь на этого горбуна, становится тяжело на душе. Его роль унизительна - это насмешка над человеческим достоинством. - Вряд ли арена так принижает чувство собственного достоинства. Большинство из нас чем-то унижены. - Да, но здесь... Вам это покажется, может быть, нелепым предрассудком, но для меня человеческое тело священно. Я не выношу, когда над ним издеваются и намеренно уродуют его. - Человеческое тело?.. А душа? Овод остановился и, опершись о каменный парапет набережной, посмотрел Джемме прямо в глаза. - Душа? - повторила она, тоже останавливаясь и с удивлением глядя на него. Он вскинул руки с неожиданной горячностью: - Неужели вам никогда не приходило в голову, что у этого жалкого клоуна есть душа, живая, борющаяся человеческая душа, запрятанная в это скрюченное тело, душа, которая служит ему, как рабыня? Вы, такая отзывчивая, жалеете тело в дурацкой одежде с колокольчиками, а подумали ли вы когда-нибудь о несчастной душе, у которой нет даже этих пестрых тряпок, чтобы прикрыть свою страшную наготу? Подумайте, как она дрожит от холода, как на глазах у всех ее душит стыд, как терзает ее, точно бич, этот смех, как жжет он ее, точно раскаленное железо! Подумайте, как оно беспомощно озирается вокруг на горы, которые не хотят обрушиться на нее, на камни, которые не хотят ее прикрыть; она завидует даже крысам, потому что те могут заползти в нору и спрятаться там. И вспомните еще, что ведь душа немая, у нее нет голоса, она не может кричать. Она должна терпеть, терпеть и терпеть... Впрочем, я говорю глупости... Почему же вы не смеетесь? У вас нет чувства юмора! Джемма медленно повернулась и молча пошла по набережной. За весь этот вечер ей ни разу не пришло в голову, что волнение Овода может иметь связь с бродячим цирком, и теперь, когда эта внезапная вспышка озарила его внутреннюю жизнь, она не могла найти ни слова утешения, хотя сердце ее было переполнено жалостью к нему. Он шел рядом с ней, глядя на воду. - Помните, прошу вас, - заговорил он вдруг, вызывающе посмотрев на нее, - все то, что я сейчас говорил, - это просто фантазия. Я иной раз даю себе волю, но не люблю, когда мои фантазии принимают всерьез. Джемма ничего не ответила. Они молча продолжали путь. У дворца Уффици Овод вдруг быстро перешел дорогу и нагнулся над темным комком, лежавшим у решетки. - Что с тобой, малыш? - спросил он с такой нежностью в голосе, какой Джемма у него еще не слышала. - Почему ты не идешь домой? Комок зашевелился, послышался тихий стон. Джемма подошла и увидела ребенка лет шести, оборванного и грязного, который жался к решетке, как испуганный зверек. Овод стоял, наклонившись над ним, и гладил его по растрепанным волосам. - Что случилось? - повторил он, нагибаясь еще ниже, чтобы расслышать невнятный ответ. - Нужно идти домой, в постель. Маленьким детям не место ночью на - улице. Ты замерзнешь. Дай руку, вставай! Где ты живешь? Он взял ребенка за руку, но тот пронзительно вскрикнул и опять упал на землю. - Ну что, что с тобой? - Овод опустился рядом с ним на колени. - Ах, синьора, взгляните! Плечо у мальчика было все в крови. - Скажи мне, что с тобой? - ласково продолжал Овод. - Ты упал?.. Нет? Кто-нибудь побил тебя?.. Я так и думал. Кто же это? - Дядя. - Когда? - Сегодня утром. Он был пьяный, а я... я... - А ты попался ему под руку. Да? Не нужно попадаться под руку пьяным, дружок! Они этого не любят... Что же мы будем делать с этим малышом, синьора? Ну, иди на свет, сынок, дай я посмотрю твое плечо. Обними меня за шею, не бойся... Ну, вот так. Он взял мальчика на руки и, перенеся его через улицу, посадил на широкий каменный парапет. Потом вынул из кармана нож и ловко отрезал разорванный рукав, прислонив голову ребенка к своей груди; Джемма поддерживала поврежденную руку. Плечо было все в синяках и ссадинах, повыше локтя - глубокая рана. - Досталось тебе, малыш! - сказал Овод, перевязывая ему рану носовым платком, чтобы она не загрязнилась от куртки. - Чем это он ударил? - Лопатой. Я попросил у него сольдо(*69), хотел купить в лавке, на углу, немножко поленты(*70), а он ударил меня лопатой. Овод вздрогнул. - Да, - сказал он мягко, - это очень больно. - Он ударил меня лопатой, и я... я убежал... - И все это время бродил по улицам голодный? Вместо ответа ребенок зарыдал. Овод снял его с парапета. - Ну, не плачь, не плачь! Сейчас мы все уладим. Как бы только достать коляску? Они, наверно, все у театра - там сегодня большой съезд. Мне совестно таскать вас за собой, синьора, но... - Я непременно пойду с вами. Моя помощь может понадобиться. Вы донесете его? Не тяжело? - Ничего, донесу, не беспокойтесь. У театра стояло несколько извозчичьих колясок, но все они были заняты. Спектакль кончился, и большинство публики уже разошлось. На афишах у подъезда крупными буквами было напечатано имя Зиты. Она танцевала в тот вечер. Попросив Джемму подождать минуту, Овод подошел к актерскому входу и обратился к служителю: - Мадам Рени уехала? - Нет, сударь, - ответил тот, глядя во все глаза на хорошо одетого господина с оборванным уличным мальчишкой на руках. - Мадам Рени сейчас выйдет. Ее ждет коляска... Да вот и она сама. Зита спускалась по ступенькам под руку с молодым кавалерийским офицером. Она была ослепительно хороша в огненно-красном бархатном манто, накинутом поверх вечернего платья, у пояса которого висел веер из страусовых перьев. Цыганка остановилась в дверях и, бросив кавалера, быстро подошла к Оводу. - Феличе! - вполголоса сказала она. - Что это у вас такое? - Я подобрал этого ребенка на улице. Он весь избит и голоден. Надо как можно скорее отвезти его ко мне домой. Свободных колясок нет, уступите мне вашу. - Феличе! Неужели вы собираетесь взять этого оборвыша к себе? Позовите полицейского, и пусть он отнесет его в приют или еще куда-нибудь. Нельзя же собирать у себя нищих со всего города! - Ребенка избили, - повторил Овод. - В приют его можно отправить и завтра, если это понадобится, а сейчас ему нужно сделать перевязку, его надо накормить. Зита брезгливо поморщилась: - Смотрите! Он прислонился к вам головой. Как вы это терпите? Такая грязь! Овод сверкнул на нее глазами. - Ребенок голоден! - с яростью проговорил он. - Вы, верно, не понимаете, что это значит! - Синьор Риварес, - сказала Джемма, подходя к ним, - моя квартира тут близко. Отнесем ребенка ко мне, и если вы не найдете коляски, я оставлю его у себя на ночь. Овод быстро повернулся к ней: - Вы не побрезгуете им? - Разумеется, нет... Прощайте, мадам Рени. Цыганка сухо кивнула, передернула плечами, взяла офицера под руку и, подобрав шлейф, величественно проплыла мимо них к коляске, которую у нее собирались отнять. - Синьор Риварес, если хотите, я пришлю экипаж за вами и за ребенком, - бросила она Оводу через плечо. - Хорошо. Я скажу куда. - Он подошел к краю тротуара, дал извозчику адрес и вернулся со своей ношей к Джемме. Кэтти ждала хозяйку и, узнав о случившемся, побежала за горячей водой и всем, что нужно для перевязки. Овод усадил ребенка на стул, опустился рядом с ним на колени и, быстро сняв с него лохмотья, очень осторожно и ловко промыл и перевязал его рану. Когда Джемма вошла в комнату с подносом в руках, он уже успел искупать ребенка и завертывал его в теплое одеяло. - Можно теперь покормить нашего пациента? - спросила она, улыбаясь. - Я приготовила для него ужин. Овод поднялся, собрал с полу грязные лохмотья. - Какой мы тут наделали беспорядок! - сказал он. - Это надо сжечь, а завтра я куплю ему новое платье. Нет ли у вас коньяку, синьора? Хорошо бы дать бедняжке несколько глотков. Я же, если позволите, пойду вымыть руки. Поев, ребенок тут же заснул на коленях у Овода, прислонившись головой к его белоснежной сорочке. Джемма помогла Кэтти прибрать комнату и снова села к столу. - Синьор Риварес, вам надо поесть перед уходом. Вы не притронулись к обеду, а теперь очень поздно. - Я с удовольствием выпил бы чашку чаю. Но мне совестно беспокоить вас в такой поздний час. - Какие пустяки! Положите ребенка на диван, ведь его тяжело держать. Подождите только, я покрою подушку простыней... Что же вы думаете делать с ним? - Завтра? Поищу, нет ли у него других родственников, кроме этого пьяного скота. Если нет, то придется последовать совету мадам Рени и отдать его в приют. А правильнее всего было бы привязать ему камень на шею и бросить в воду. Но это грозит неприятными последствиями для меня... Спит крепким сном! Эх, бедняга! Ведь он беззащитней котенка! Когда Кэтти принесла поднос с чаем, мальчик открыл глаза и стал с удивлением оглядываться по сторонам. Увидев своего покровителя, он сполз с дивана и, путаясь в складках одеяла, заковылял к нему. Малыш настолько оправился, что в нем проснулось любопытство; указывая на обезображенную левую руку, в которой Овод держал кусок пирожного, он спросил: - Что это? - Это? Пирожное. Тебе тоже захотелось?.. Нет, на сегодня довольно. Подожди до завтра! - Нет, это! - Мальчик протянул руку и дотронулся до обрубков пальцев и большого шрама на кисти Овода. Овод положил пирожное на стол. - Ах, вот о чем ты спрашиваешь! То же, что у тебя на плече. Это сделал один человек, который был сильнее меня. - Тебе было очень больно? - Не помню. Не больнее, чем многое другое. Ну, а теперь отправляйся спать, сейчас уже поздно. Когда коляска приехала, мальчик спал, и Овод осторожно, стараясь не разбудить, взял его на руки и снес вниз. - Вы были сегодня моим добрым ангелом, - сказал он Джемме, останавливаясь у дверей, - но, конечно, это не помешает нам ссориться в будущем. - Я совершенно не желаю ссориться с кем бы то ни было... - А я желаю! Жизнь была бы невыносима без ссор. Добрая ссора - соль земли. Это даже лучше представлений в цирке. Он тихо рассмеялся и сошел с лестницы, неся на руках спящего ребенка.
 

Предыдущая - Следующая

Главная