|
ГЛАВА IX
Разбитое копыто Боксера заживало медленно. Все взялись за восстановление
мельницы сразу же на другой день после празднования победы. Боксер отказался
терять даже день и решил, что это дело чести - не дать никому заметить, как он
страдает от боли. Вечером он по секрету признался Кловер, что копыто серьезно
беспокоит его. Кловер приложила к копыту припарку из разжеванных ею трав, и они
с Бенджамином предупредили Боксера, что он не должен перенапрягаться. "Твои
легкие не вечны", - сказала она ему. Но Боксер отказался ее слушать. У него
осталась, сказал он, только одна цель - увидеть мельницу завершенной до того как
он уйдет на отдых.
В самом начале, когда только складывались законы скотского хутора, пенсионный
возраст был определен для лошадей и свиней в двенадцать лет, для коров в
четырнадцать, для собак в девять, для овец в семь, для кур и гусей в пять лет.
Размер пенсии должен был быть определен попозже. И хотя пока никто из животных
не претендовал на нее, разговоры шли все чаще и чаще. Поскольку небольшой
загончик рядом с садом теперь был распахан под ячмень, ходили слухи, что будет
отгорожен кусок большого пастбища с целью отвести его под выгон для престарелых
тружеников. Говорилось, что для лошадей пенсия составит пять фунтов зерна в
день, а зимой - пятнадцать фунтов сена плюс еще и морковка или, возможно, в
праздничные дни - яблоки. Боксеру должно было исполниться двенадцать лет в
будущем году, в конце лета.
Между тем, жить было трудно. Зима оказалась такой же жестокой, как и в прошлом
году, а пищи было все меньше. Нормы выдачи снова были сокращены для всех, кроме
собак и свиней. Уравниловка, объяснил Визгун, противоречит принципам анимализма.
Во всяком случае, ему не доставило трудов объяснить всем, что на самом деле пищи
хватает, что бы ни казалось животным. Со временем, конечно, должна была
возникнуть необходимость в корректировке порций (Визгун всегда говорил о
"корректировке", а не о "сокращении"), но по сравнению со временем Джонса,
снабжаются они в избытке. Зачитывая сводки своим высоким захлебывающимся
голосом, Визгун подробно доказывал, что теперь у них больше зерна, больше
соломы, больше свеклы, чем во времена Джонса, что они меньше работают, что
улучшилось качество питьевой воды, что они живут дольше, что резко упала детская
смертность и что теперь в стойлах у них больше соломы и они не так страдают от
оводов. Животные верили каждому слову. Откровенно говоря, и Джонс и все, что
было с ним связано, уже изгладилось из их памяти. Они знали, что ведут трудную
жизнь, что часто страдают от голода и холода и что все время, свободное от сна,
они проводят на работе. Но, без сомнения, раньше было еще хуже. Они
безоговорочно верили в это. Кроме того, в старые времена они были рабами, а
сейчас они свободны, и в этом суть дела, на что не забывал указывать Визгун.
Прибавилось много ртов, которые надо было кормить. Осенью почти одновременно
опоросились четыре свиноматки, принеся тридцать одного поросенка. Молодое
поколение сплошь было пегое, и поскольку на ферме был только один боров,
Наполеон, имелись все основания предполагать его отцовство. Было объявлено, что
позже, когда появятся кирпич и строевой лес, в саду начнется строительство
школы. А пока поросята получали задания на кухне непосредственно от Наполеона.
Они занимались в саду, избегая игр с остальной молодежью. Со временем стало
правилом, что, когда на дорожке встречались свиньи и кто-то еще, другое животное
должно было уступать свинье дорогу; и кроме того, все свиньи, независимо от
возраста, получили привилегию по воскресеньям украшать хвостики зелеными
ленточками.
Год выдался очень удачный, но денег на ферме по-прежнему не хватало. Были
закуплены кирпичи, гравий и известь для строительства школы, но надо было снова
экономить на оборудование для мельницы. Затем надо было приобретать керосин и
свечи для освещения дома, сахар для личного стола Наполеона (он не давал его
остальным свиньям под предлогом, что они потолстеют) и все остальное, как,
например, инструменты, гвозди, бечевки, уголь, провода, кровельное железо и
собачьи бисквиты. Были проданы на сторону несколько стогов сена и часть урожая
картофеля, а контракт на поставку яиц возрос до шестисот в неделю, так что куры
напрасно надеялись, что вокруг них будут копошиться цыплята. После декабрьского
сокращения рациона последовало новое сокращение в феврале, а для экономии
керосина было ликвидировано освещение. Но, похоже, свиньи не страдали от этих
лишений и, несмотря ни на что, прибавляли в весе. Как-то в февральский полдень
из маленького домика за кухней, где стоял забытый Джонсом перегонный аппарат, по
двору разнесся незнакомый теплый и сытный запах. Кто-то сказал, что это запах
жареного ячменя. Животные жадно вдыхали его, предполагая, что, может быть,
ячмень жарят для их похлебки. Но горячей похлебки никто так и не увидел, а в
следующее воскресенье было объявлено, что впредь ячмень предназначается только и
исключительно для свиней. Ячменем уже было засеяно поле за садом. А затем
разнеслась новость, что теперь каждая свинья будет ежедневно получать пинту
пива, а лично Наполеон - полгаллона, каковая порция, как обычно , будет
подаваться ему в супнице из сервиза "Кроун Дерби".
Но эти отдельные трудности в значительной мере компенсировались сознанием того,
что теперь они ни перед кем не склоняют шеи, как это было раньше. Они имели
право петь, говорить, выходить на демонстрации. Наполеон распорядился, чтобы раз
в неделю устраивались так называемые стихийные демонстрации с целью восславить
достижения и победы скотского хутора. В назначенное время животные должны были
оставлять работу и, собравшись во дворе, маршировать повзводно - сначала свиньи,
затем лошади, а дальше коровы, овцы и домашняя птица. Собаки сопровождали
демонстрацию с флангов, а впереди маршировал черный петух Наполеона. Боксер и
Кловер, как обычно, несли зеленое знамя, украшенное рогом и копытом и увенчанное
призывом "Да здравствует товарищ Наполеон!". Затем читались поэмы, сочиненные в
честь Наполеона, Визгун произносил речь, как обычно, упоминая о былых лишениях.
Гремел салют из револьвера. С наибольшей охотой спешили на стихийные
демонстрации овцы, и если кто-нибудь жаловался (порой кое-кто из животных
позволял себе такие вольности, если поблизости не было свиней и собак), что они
только теряют время и мерзнут на холоде, овцы сразу же заглушали его
громогласным блеянием "Четыре ноги - хорошо, две ноги - плохо!" Но большинству
животных нравились эти праздненства. Они считали, что такие шествия напоминают
им, что, как бы там ни было, над ними нет господ и что они трудятся для
собственного блага. И поэтому, когда звучали песни, шла демонстрация, Визгун
зачитывал список достижений, грохотал салют, развевались флаги и кричал петух,
они забывали о пустых желудках.
В апреле скотский хутор объявил себя республикой, и посему возникла
необходимость в избрании президента. На этот пост претендовал только один
кандидат, Наполеон, который был избран единогласно. В эти же дни стало известно,
что обнаружены новые документы, раскрывающие детали связей Сноуболла с Джонсом.
Выяснилось, что Сноуболл не только, как ранее думали, готовил поражение в битве
у коровника, маскируя это, якобы, стратегией, но открыто сражался на стороне
Джонса. На самом деле это именно он вел в бой силы людей, участвуя в сражении с
кличем "Да здравствует человечество!" А рану на спине Сноуболла, которую кое-кто
еще смутно помнил, нанесли зубы Наполеона.
В середине лета на ферме после нескольких лет отсутствия неожиданно появился
Мозус, ручной ворон. Он совершенно не изменился, по-прежнему отлынивал от работы
и рассказывал те же сказки о леденцовой горе. Взгромоздившись на шест, он хлопал
черными крыльями и часами рассказывал истории каждому, кто был согласен его
слушать. "Там, наверху, товарищи, - торжественно говорил он, указывая в небо
своим огромным клювом, - там наверху, по ту сторону темных туч, что нависли над
вами, - там высится Леденцовая гора, тот счастливый край, где все мы, бедные
животные, будем вечно отдыхать от трудов наших!" Он утверждал даже, что,
поднявшись в небо, побывал там лично и видел бесконечные поля клевера и заросли
кустов, на которых росли пряники и колотый сахар. Многие верили ему. Жизнь наша,
считали они, проходит в изнурительном труде и постоянном голоде; так, наверно,
где-то существует более справедливый и лучший мир. Единственное, что с трудом
поддавалось объяснению, было отношение свиней к Мозусу. Все они безоговорочно
утверждали, что россказни о леденцовой горе - ложь и обман, но тем не менее,
разрешали Мозусу пребывать на ферме и даже с правом выпивать в день четверть
пинты пива.
После того, как копыто зажило, Боксер еще с большим пылом взялся за работу.
Правда, в тот год все работали как рабы, из последних сил. Кроме обычной работы
на ферме и восстановления мельницы, в марте началось строительство школы. Порой
изнурительная работа и скудный рацион становились непереносимыми, но Боксер
никогда не падал духом. Ни его слова, ни действия не позволяли считать, что силы
его на исходе. Несколько изменился лишь его внешний вид: шерсть не сияла так,
как раньше, а огромные мускулы стали чуть дряблыми. Кое-кто говорил, что, как
только появится первая травка, Боксер воспрянет, но весна пришла, а Боксер
оставался в прежнем состоянии. Порой, когда на склоне, ведущем к каменоломне, он
напрягал все мускулы, пытаясь противостоять весу огромного камня, казалось, что
его держит на ногах только огромная сила воли. И в эти минуты губы его
складывались, чтобы произнести слова: "Я буду работать еще больше", но у него
уже не было сил произнести их. Не раз Бенджамин и Кловер предупреждали его, что
он должен подумать о своем здоровье, но Боксер не обращал внимания на эти слова.
Настало и его двенадцатилетие. Но он решил не уходить на отдых, пока не соберет
достаточно материала для восстановления мельницы.
Но как-то летним вечером по ферме разнесся слух, что с Боксером что-то
случилось. Вроде бы он свалился, когда в одиночестве тащил камень к мельнице. К
сожалению, слух оказался справедлив. Через несколько минут прилетели два голубя
с новостью: "Боксер упал! Он лежит на боку и не может подняться!".
Чуть ли не половина животных бросилась к холмику, на котором стояла мельница.
Здесь, вытянув шею и не в силах даже поднять головы, между оглобель лежал
Боксер. Глаза его остекленели, бока лоснились от пота. Изо рта текла тонкая
струйка крови. Кловер стала рядом с ним на колени.
- Боксер! - Закричала она. - Что с тобой?
- Легкие, - сказал Боксер слабым голосом. - Но это пустяки. Думаю, вы сможете
закончить мельницу и без меня. Я натащил здоровую кучу камней. Мне не хватило
одного месяца. Говоря по правде, я уже ждал отдыха. И, возможно, поскольку
Бенджамин уже в годах, ему позволят уйти на отдых вместе со мной.
- Нам нужна помощь, - сказала Кловер. - Бегите кто-нибудь к Визгуну и скажите
ему, что случилось. Все опрометью бросились на ферму сообщить новость Визгуну.
Остались только Кловер и Бенджамин, который молча лег рядом с Боксером, чтобы
отгонять оводов своим длинным хвостом. Через пятнадцать минут появился полный
сочувствия Визгун и принес свои соболезнования. Он сказал, что товарищ Наполеон
с глубоким сожалением принял известие о несчастье, постигшем одного из лучших
тружеников фермы и уже отдал распоряжение поместить Боксера в лучшую лечебницу
Уиллингдона. Это несколько смутило животных. Кроме Молли и Сноуболла никто из
них не покидал фермы, и они не хотели думать, что их больной товарищ окажется в
руках людей. Но Визгун легко объяснил им, что ветеринар в Уиллингдоне поставит
Боксера на ноги быстрее и успешнее, чем это удастся сделать на ферме. Примерно
через полчаса, когда Боксер чуть оправился, он с трудом встал на ноги и дополз
до своего стойла, в котором Кловер и Бенджамин уже приготовили для него свежую
подстилку.
Последующие два дня Боксер оставался на месте. Свиньи прислали большую бутыль с
лекарством розового цвета, которую они нашли в ванной комнате, и Кловер давала
его Боксеру дважды в день после еды. Вечерами, лежа в своем стойле, она
беседовала с Боксером, пока Бенджамин отгонял оводов. Боксер старался убедить
ее, что не надо принимать близко к сердцу все случившееся. Он как следует
отдохнет, и впереди его ждут еще три года, которые он проведет в покое и
довольстве на краю большого пастбища. В первый раз у него с избытком будет
времени для учебы и развития своих способностей. Он решил, сказал Боксер,
провести остаток жизни, изучая остальные двадцать две буквы алфавита.
Но все же Бенджамин и Кловер проводили с Боксером время лишь после работы, и
когда в середине дня за ним прибыл фургон, все были на полях, под присмотром
свиней пропалывая свеклу. Животные были очень удивлены, увидев, как со стороны
фермы галопом мчится Бенджамин, крича не своим голосом. В первый раз они увидели
Бенджамина взволнованным, не говоря уже о том, что его никто не видел в такой
спешке. "Скорее, скорее! - Кричал он. - Все сюда! Они забирают Боксера!" Не
ожидая распоряжений от свиней, все бросили работу и помчались к ферме.
Действительно, во дворе стоял крытый фургон, запряженный двумя лошадьми. На
стенке фургона было что-то написано, а на облучке сидел жуликоватый человечек в
низко нахлобученной шляпе. Стойло Боксера было пусто.
Животные обступили фургон. "До свидания, Боксер! - Хором кричали они. - До
свиданья!".
- Дураки! Дураки! - Заорал Бенджамин, расталкивая их и в отчаянии роя землю
своими копытцами. - Идиоты! Разве вы не видите, что написано на фургоне?
Животные прислушались, а затем наступило молчание. Мюриель начала складывать
буквы в слова. Но Бенджамин оттолкнул ее и среди мертвого молчания прочел:
"Альфред Симмонс. Скотобойня и мыловарня. Торговля шкурами, костями и мясом.
Корм для собак". Не понимаете, что это значит? Они продали Боксера на живодерню!
Крик ужаса вырвался у всех животных. В эту минуту мужчина на облучке хлестнул
лошадей, и фургон медленно двинулся по двору. Рыдая, животные сопровождали его.
Кловер приложила все силы и настигла его. "Боксер! - Закричала она. - Боксер!
Боксер! Боксер!" И в эту минуту, словно слыша что-то в окружающем шуме, из
заднего окошечка фургона показалась физиономия Боксера с белой полосой поперек
морды.
- Боксер! - Закричала Кловер страшным голосом. - Боксер! Прыгай! Скорее! Они
везут тебя на смерть!
Все животные подняли крик: "Прыгай, Боксер, прыгай!". Но фургон уже набрал
скорость и оторвался от них. Осталось неясным, понял ли Боксер, что ему хотела
сказать Кловер. Но он исчез из заднего окошечка, и внутри фургона раздался
грохот копыт. Боксер пытался вырваться на свободу. Были мгновения, когда
казалось - еще несколько ударов, и под копытами Боксера фургон разлетится в
щепки. Но увы! - Силы уже покинули его, и звук копыт с каждым мгновением
становился все слабее, пока окончательно не смолк. В отчаянии животные
попытались обратиться к двум лошадям, тащившим фургон. "Товарищи! Товарищи! -
Кричали они. - Вы же везете на смерть своего брата!". Но тупые создания, слишком
равнодушные, чтобы понять происходящее, лишь прижали уши и ускорили шаг. Боксер
больше не появлялся в окошечке. Слишком поздно спохватились животные, что можно
было помчаться вперед и запереть ворота. Фургон уже миновал их и быстро исчез за
поворотом дороги. Никто больше не видел Боксера.
Через три дня было объявлено, что он умер в госпитале Уиллингдона, несмотря на
все усилия, которые прилагались для спасения его жизни. Визгун явился рассказать
всем об этом. Он был, по его словам, рядом с Боксером в его последние часы.
- Это было самое волнующее зрелище, которое я когда либо видел, - сказал Визгун,
вздымая хвостик и вытирая слезы. - Я был у его ложа до последней минуты. И в
конце, когда у него уже не было сил говорить, он прошептал мне на ухо, что
единственное, о чем он печалится, уходя от нас, - это неоконченная мельница.
"Вперед, товарищи! - Прошептал он. - Вперед во имя восстания. Да здравствует
скотский хутор! Да здравствует товарищ Наполеон! Наполеон всегда прав". Таковы
были его последние слова, товарищи.
После этого сообщения настроение Визгуна резко изменилось. Он замолчал и
подозрительно огляделся, прежде чем снова начать речь.
До него дошли, сказал он, те глупые и злобные слухи, которые распространялись во
время отъезда Боксера. Кое-кто обратил внимание, что на фургоне, отвозившем
Боксера, было написано "Скотобойня" и с неоправданной поспешностью сделал вывод,
что Боксера отправляют к живодеру. Просто невероятно, сказал Визгун, что среди
нас могут быть такие легковерные паникеры. Неужели, - вскричал он, вертя
хвостиком и суетясь из стороны в сторону, - неужели они разбираются в делах
лучше их обожаемого вождя, товарища Наполеона? А на самом деле объяснение
значительно проще. В свое время фургон действительно принадлежал скотобойне, а
потом его купила ветеринарная больница, которая еще не успела закрасить старую
надпись. Вот откуда и возникло недоразумение.
Слушая это, животные испытали огромное облегчение. А когда Визгун приступил к
подробному описанию того, как на своем ложе отходил Боксер, об огромной заботе,
которой он был окружен, о дорогих лекарствах, за которые Наполеон, не
задумываясь, выкладывал деньги, у них исчезли последние сомнения, и печаль из-за
того, что они расстались со своим товарищем, уступила место мыслям, что он умер
счастливым.
Наполеон сам лично явился на встречу в следующее воскресенье и произнес краткую
речь в честь Боксера. К сожалению, сказал он, невозможно захоронить на ферме
останки нашего товарища, но он уже приказал сплести большой лавровый венок и
возложить его на могилу Боксера. Через несколько дней свиньи предполагают
устроить банкет в честь Боксера. Наполеон закончил свое выступление напоминанием
о двух фразах Боксера: "Я буду работать еще больше" и "Товарищ Наполеон всегда
прав". Эти слова, сказал он, каждый должен воспринять до глубины души, как свои
собственные.
В день, назначенный для банкета, из Уиллингдона приехал фургон лавочника и
доставил на ферму большой деревянный ящик. Ночью с фермы раздавались звуки
нестройного пения, которые перешли в нечто, напоминаюшее жестокую драку и около
одиннадцати завершились звоном разбитого стекла. До полудня следующего дня никто
не показывался во дворе фермы, и ходили упорные слухи, что свиньи откуда-то
раздобыли деньги, на которые было куплено виски.
|
Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
