Исторический материал. Святослав, Великий Князь Киевский, Полководец. Библиотека ПравоСлавие

 

 

Библиотека Кольца Неоправославие.

Неоправославие       Ведотерика       Росичи       Библиотека     Форум

Сайт обновляется ежемесячно. Читатели, присылайте материалы для размещения.

 Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
Собиратель.

Разделы библиотеки:

Серия Славия

Цикл прозрение

Слово иудеям

Слово священникам

Книги христиан

Цикл познание

Цикл Русский Дух

Былины, сказки

Хорошие книги

Пишут читатели


Здесь русский дух. Здесь Русью пахнет.

ЦИКЛ РУССКИЙ ДУХ

Борис Полевой.

Повесть о настоящем человеке

Реальная история случившаяся в Великую Отечественную Войну, Русский летчик, Алексей Маресьев (в повести его фамилия изменена на Мересьев) был сбит над захваченной врагом территорией и восемнадцать суток по снегу с ранеными ногами выползал к линии фронта. Потом с ампутированными обеими ногами, упорно тренируясь на протезах, смог вернуться в истребительную авиацию и как летчик - истребитель, снова бить врага пришедшего покорить Русь.

0  1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 18  19

20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 

35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45 

46  47  48  49  50 51  52  53  54

Оглавление

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 14

Свалившись после неудачной попытки встать, Алексей на мгновение
потерял сознание, но то же ощущение близкой опасности привело его в
себя. Несомненно, в сосняке скрывались люди, они наблюдали за ним и о
чем-то перешептывались.
Он приподнялся на руках, поднял со снега пистолет и, незаметно
держа его у земли, стал наблюдать. Опасность вернула его из
полузабытья. Сознание работало четко. Кто они были? Может быть,
лесорубы, которых немцы гоняют сюда на заготовку дров? Может, русские,
такие же, как и он, окруженцы, пробирающиеся из немецких тылов через
линию фронта к своим? Или кто-нибудь из местных крестьян? Ведь слышал
же он, как кто-то отчетливо вскрикнул: "Человек?"
Пистолет дрожал в его руке, одеревеневшей от ползанья. Но Алексей
приготовился бороться и хорошо израсходовать оставшиеся три патрона...
В это время из кустов раздался взволнованный детский голос:
- Эй, ты кто? Дойч? Ферштеешь?
Эти странные слова насторожили Алексея, но кричал, несомненно,
русский, и, несомненно, ребенок.
- Ты что тут делаешь? - спросил другой детский голос.
- А вы кто? - ответил Алексей и смолк, пораженный тем, как немощен
и тих был его голос.
За кустами его вопрос произвел переполох. Там долго шептались,
жестикулируя так, что метались веточки сосняка.
- Ты нам шарики не крути, не обманешь! Я немца за пять верст по
духу узнаю. Ты есть дойч?
- А вы кто?
- А тебе почто знать? Не ферштею...
- Я русский.
- Врешь... Лопни глаза, врешь: фриц!
- Я русский, русский, я летчик, меня немцы сбили.
Теперь Алексей не осторожничал. Он убедился, что за кустами - свои,
русские, советские. Они не верят ему, - что ж, война учит
осторожности. Впервые за весь свой путь он почувствовал, что
совершенно ослаб, что не может уже больше шевелить ни ногой, ни рукой,
ни двигаться, ни защищаться. Слезы текли по черным впадинам его щек.
- Гляди, плачет! - раздалось за кустами. - Эй, ты, чего плачешь?
- Да русский, русский я, свой, летчик...
- А с какого аэродрома?
- Да вы-то кто?
- А тебе что? Ты отвечай!
- С Мончаловского... Помогите же мне, выходите! Какого черта...
В кустах зашептались оживленнее. Теперь Алексей отчетливо слышал
фразы:
- Ишь говорит - с Мончаловского... Может, верно... И плачет... Эй
ты, летчик, брось наган-то! - крикнули ему. - Брось, говорю, а то не
выйдем, убежим!
Алексей откинул в сторону пистолет. Кусты раздвинулись, и два
мальчугана, настороженные, как любопытные синички, готовые каждую
минуту сорваться и дать стрекача, осторожно, держась за руки, стали
подходить к нему, причем старший, худенький, голубоглазый, с русыми
пеньковыми волосами, держал в руке наготове топор, решив, должно быть,
применить его при случае. За ним, прячась за его спину и выглядывая
из-за нее полными неукротимого любопытства глазами, шел меньший,
рыженький, с пятнистым от веснушек лицом, шел и шептал:
- Плачет. И верно, плачет. А тощой-то, тощой-то!
Старший, подойдя к Алексею, все еще держа наготове топор, огромным
отцовским валенком отбросил подальше лежащий на снегу пистолет.
- Говоришь, летчик? А документ есть? Покажь.
- Кто тут? Наши? Немцы? - шепотом, невольно улыбаясь, спросил
Алексей.
- А я знаю? Мне не докладают. Лес тут, - дипломатично ответил
старший.
Пришлось лезть в гимнастерку за удостоверением. Красная
командирская книжка со звездой произвела на ребят волшебное
впечатление. Точно детство, утерянное в дни оккупации, вернулось к ним
разом оттого, что перед ними оказался свой, родной, Красной Армии
летчик.
- Свои, свои, третий день свои!
- Дяденька, ты почему такой тощой-то?
- ...Их тут наши так тряханули, так чесанули, так бабахнули! Бой
тут был, страсть! Набито их ужасть, ну ужасть сколько!
- А удирали кто на чем... Один привязал к оглоблям корыто и в
корыте едет. А то двое раненых идут, за лошадиный хвост держатся, а
третий на лошади верхом, как фон-барон... Где же тебя, дяденька,
сбили?
Пострекотав, ребята начали действовать. До жилья было от вырубки,
по их словам, километров пять. Алексей, совсем ослабевший, не мог даже
повернуться, чтобы удобнее лечь на спину. Санки, с которыми ребята
пришли за ветлами на "немецкую вырубку", были слишком малы, да и не
под силу было мальчикам тащить без дороги, по снежной целине,
человека. Старший, которого звали Серенькой, приказал брату Федьке
бежать во весь дух в деревню и звать народ, а сам остался возле
Алексея караулить его, как он пояснил, от немцев, втайне же не доверяя
ему и думая: "А ляд его знает, фриц хитер - и помирающим прикинется, и
документик достанет..." А впрочем, понемногу опасения эти рассеялись,
мальчуган разболтался.
Алексей дремал с полузакрытыми глазами на мягкой, пушистой хвое. Он
слушал и не слушал его рассказ. Сквозь спокойную дрему, сразу вдруг
сковавшую его тело, долетали до сознания только отдельные несвязные
слова. Не вникая в их смысл, Алексей сквозь сон наслаждался звуками
родной речи. Только потом узнал он историю злоключений жителей
деревеньки Плавни.
Немцы пришли в эти лесные и озерные края еще в октябре, когда
желтый лист пламенел на березах, а осины точно охвачены были тревожным
красным огнем. Боев в районе Плавней не произошло. Километрах в
тридцати западнее, уничтожив красноармейскую часть, которая полегла на
укреплениях наспех построенной оборонительной линии, немецкие колонны,
возглавляемые мощным танковым авангардом, миновали Плавни, спрятанные
в стороне от дорог, у лесного озера, и прокатились на восток. Они
стремились к большому железнодорожному узлу Бологое, чтобы, захватив
его, разъединить Западный и Северо-Западный фронты. Здесь, на далеких
подступах к этому городу, все летние месяцы и всю осень жители
Калининской области - горожане, крестьяне, женщины, старики и
подростки, люди всех возрастов и всех профессий, - день и ночь, в
дождь и в зной, страдая от комаров, от болотной сырости, от дурной
воды, копали и строили оборонительные рубежи. Укрепления протянулись с
юга на север на сотни километров через леса, болота, по берегам озер,
речушек и ручьев.
Немало горя хватили строители, но труды их не пропали даром. Немцы
с ходу прорвали несколько оборонительных поясов, но на одном из
последних рубежей их задержали. Бои стали позиционными. К городу
Бологое немцам прорваться так и не удалось, они вынуждены были
перенести центр удара южнее, а тут перешли к обороне.
Крестьяне из деревни Плавни, подкреплявшие обычно скудный урожай
своих супесчаных полей удачным рыбачеством в лесных озерах, совсем уже
было обрадовались, что война миновала их. Переименовали, как этого
требовали немцы, председателя колхоза в старосту и продолжали жить
по-прежнему артелью, надеясь, что не вечно же оккупантам топтать
советскую землю и что им, плавнинским, и в их глуши, может, и удастся
пересидеть напасть. Но вслед за немцами в мундирах цвета болотной
ряски приехали на машинах немцы в черном, с черепом и костями на
пилотках. Жителям Плавней было предписано выставить через двадцать
четыре часа пятнадцать добровольцев, желающих ехать на постоянные
работы в Германию. В противном случае деревне сулили большие беды.
Добровольцам явиться к крайней избе, где помещались артельный рыбный
склад и правление, иметь с собой смену белья, ложку, вилку, нож и
продуктов на десять дней. К положенному сроку никто не пришел.
Впрочем, немцы в черном, уже, должно быть, наученные опытом, не очень
на это и надеялись. Они схватили и расстреляли для острастки перед
зданием правления председателя колхоза, то бишь старосту, пожилую
воспитательницу из детского сада Веронику Григорьевну, двух колхозных
бригадиров да человек десять крестьян, подвернувшихся им под руку.
Тела не велели хоронить и заявили, что так будет со всей деревней,
если через сутки добровольцы не явятся на место, названное в приказе.
Добровольцы опять не явились. А утром, когда немцы из зондеркоманды
СС пошли по деревне, все избы оказались пустыми. В них не было ни души
- ни старых, ни малых. Ночью, бросив свои дома, землю, все свое годами
нажитое добро, почти всю скотину, люди под покровом густых в этих
краях ночных туманов бесследно исчезли. Деревня вся как есть, до
последнего человека, снялась и ушла в лесную глушь - за восемнадцать
верст, на старую вырубку. Накопав землянок, мужчины ушли партизанить,
а бабы с ребятишками остались бедовать в лесу до весны. Мятежную
деревню зондеркоманда сожгла дотла, как и большинство деревень и сел в
этом районе, названном немцами мертвой зоной.
- ...Батя у меня председателем колхоза был, старостой они его
называли, - рассказывал Серенька, и слова его долетали до сознания
Алексея точно из-за стены, - так они его убили и братеньку старшего
убили, инвалид он был, без руки, руку ему на гумне отрезало.
Шестнадцать человек... Я сам видел, нас всех согнали смотреть. Батя
все кричал, все матерился... "Пропишут вам за нас, сукины сыны! -
кричал. - Кровавой слезой, - кричал, - за нас заплачете!.."
Странное ощущение испытал летчик, слушая маленького белокурого
мужичка с большими грустными, усталыми глазами. Он точно плавал в
вязком тумане. Необоримая усталость крепко опутывала все его
измотанное нечеловеческим напряжением тело. Он не мог шевельнуть даже
пальцем и просто не представлял себе, как это он всего часа два тому
назад еще передвигался.
- Так в лесу и живете? - еле слышно спросил мальчика Алексей, с
трудом освобождаясь от пут дремы.
- А как же, так и живем. Трое нас теперь: мы с Федькой да матка.
Сестренка была Нюшка - зимой померла, опухла и померла, и еще
маленький помер, так что, выходит, нас трое... А что: немцы не
воротятся, а? Дедя наш, маткин, значит, отец, он у нас сейчас за
председателя, говорит, не воротятся, мертвого, говорит, с погоста не
таскают. А матка все боится, все бежать хочет: а ну, говорит, опять
вернутся... А вон и дедя с Федькой, глянь!
На опушке леса стоял рыженький Федька и показывал на Алексея
пальцем высокому сутулому старику в рваном, из крашенной луком
домотканины армяке, подвязанном веревкой, и в высоковерхой офицерской
немецкой фуражке.
Старик, дедя Михайла, как называли его ребятишки, был высок, сутул,
худ. У него было доброе лицо с чистыми светлыми, детскими глазами и мягкой негустой
бородкой, струистой и совершенно серебряной. Закутывая Алексея в
старую баранью шубу, всю состоявшую из пестрых заплаток, без труда
поднимая и перевертывая его легкое тело, он все приговаривал с наивным
удивлением:
- Ах ты, грех-то какой, вовсе истощился человек! До чего дошел...
Ах ты, боже ты мой, ну сущий шкилет! И что только война с людьми
делает. Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!
Осторожно, как, новорожденного ребенка, опустил он Алексея на
салазки, прикрутил к ним веревочной вожжой, подумал, стащил с себя
армяк, свернул и подмостил ему под голову. Потом вышел вперед, впрягся
в маленький хомут, сделанный из мешковины, дал по веревке мальцам,
сказал: "Ну, с богом!" - и втроем они потянули салазки по талому
снегу, который цеплялся за полозья, скрипел, как картофельная мука, и
оседал под ногами.

 

Предыдущая - Следующая

Главная

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru be number one Яндекс цитирования