Исторический материал. Святослав, Великий Князь Киевский, Полководец. Библиотека ПравоСлавие

 

 

Библиотека Кольца Неоправославие.

Неоправославие       Ведотерика       Росичи       Библиотека     Форум

Сайт обновляется ежемесячно. Читатели, присылайте материалы для размещения.

 Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
Собиратель.

Разделы библиотеки:

Серия Славия

Цикл прозрение

Слово иудеям

Слово священникам

Книги христиан

Цикл познание

Цикл Русский Дух

Былины, сказки

Хорошие книги

Пишут читатели


Здесь русский дух. Здесь Русью пахнет.

ЦИКЛ РУССКИЙ ДУХ

Борис Полевой.

Повесть о настоящем человеке

Реальная история случившаяся в Великую Отечественную Войну, Русский летчик, Алексей Маресьев (в повести его фамилия изменена на Мересьев) был сбит над захваченной врагом территорией и восемнадцать суток по снегу с ранеными ногами выползал к линии фронта. Потом с ампутированными обеими ногами, упорно тренируясь на протезах, смог вернуться в истребительную авиацию и как летчик - истребитель, снова бить врага пришедшего покорить Русь.

0  1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 18  19

20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 

35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45 

46  47  48  49  50 51  52  53  54

Оглавление

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 4

С появлением в сорок второй нового больного, которого все стали
называть между собой Комиссар, весь строй жизни палаты сразу
переменился. Этот грузный и немощный человек на второй же день со
всеми перезнакомился и, как выразился потом о нем Степан Иванович,
сумел при этом к "каждому подобрать свой особый ключик".
Со Степаном Ивановичем он потолковал всласть о конях и об охоте,
которую они оба очень любили, будучи большими знатоками. С Мересьевым,
любившим вникать в суть войны, задорно поспорил о современных способах
применения авиации, танков и кавалерии, причем не без страсти
доказывал, что авиация и танки - это, конечно, славная штука, но что и
конь себя не изжил и еще покажет, и если сейчас хорошо
подремонтировать кавалерийские части, да подкрепить их техникой, да в
помощь старым рубакам-командирам вырастить широко и смело мыслящую
молодежь - наша конница еще удивит мир. Даже с молчаливым танкистом он
нашел общий язык. Оказалось, дивизия, в которой он был комиссаром,
воевала у Ярцева, а потом на Духовщине, участвуя в знаменитом
Коневском контрударе, там, где танкист со своей группой выбился из
окружения. И Комиссар с увлечением перечислял знакомые им обоим
названия деревень и рассказывал, как и где именно досталось там
немцам. Танкист по-прежнему молчал, но не отворачивался, как бывало
раньше. Лица его из-за бинтов не было видно, но он согласно покачивал
головой. Кукушкин же сразу сменил гнев не милость, когда Комиссар
предложил ему сыграть партию в шахматы. Доска стояла у Кукушкина на
койке, а Комиссар играл "вслепую", лежа с закрытыми глазами. Он в пух
и прах разбил сварливого лейтенанта и этим окончательно примирил его с
собой.
С прибытием Комиссара в палате произошло что-то подобное тому, что
бывало по утрам, когда сиделка открывала форточку и в нудную
больничную тишину вместе с веселым шумом улиц врывался свежий и
влажный воздух ранней московской весны. Комиссар не делал для этого
никаких усилий. Он просто жил, жил жадно и полнокровно, забывая или
заставляя себя забывать о мучивших его недугах.
Проснувшись утром, он садился на койке, разводил руки вверх, вбок,
наклонялся, выпрямлялся, ритмично вращал и наклонял голову - делал
гимнастику. Когда давали умыться, он требовал воду похолоднее, долго
фыркал и плескался над тазом, а потом вытирался полотенцем с таким
азартом, что краснота выступала на его отекшем теле, и, глядя на него,
всем невольно хотелось сделать то же. Приносили газеты. Он жадно
выхватывал их у сестры и торопливо вслух читал сводку Советского
Информбюро, потом уже обстоятельно, одну за другой, - корреспонденции
с фронта. И читать он умел как-то по-своему - так сказать, активно: то
вдруг начинал шепотом повторять понравившееся ему место и бормотать
"правильно" и что-то подчеркивал, то вдруг сердито восклицал: "Врет,
собака! Ставлю мою голову против пивной бутылки, что на фронте не был.
Вот мерзавец! А пишет". Однажды, рассердившись на какого-то
завравшегося корреспондента, он тут же написал в редакцию газеты
сердитую открытку, доказывая в ней, что на войне таких вещей не
бывает, быть не может, прося унять расходившегося враля. А то
задумывался над газетой, откидывался на подушку и лежал так с
раскрытыми глазами или начинал вдруг рассказывать интересные истории о
своих конниках, которые, если судить с его слов, все были герой к
герою и молодец к молодцу. А потом снова принимался за чтение. И
странно, эти его замечания и лирические отступления нисколько не
мешали слушателям, не отвлекали, а, наоборот, помогали постигать
значение прочитанного.
Два часа в день, между обедом и лечебными процедурами, он занимался
немецким языком, твердил слова, составлял фразы и иногда, вдруг
задумываясь над смыслом чужого языка, говорил:
- А знаете, хлопцы, как по-немецки цыпленок? Кюхельхен. Здорово!
Кюхельхен - что-то эдакое маленькое, пушистое, нежное. А колокольчик,
знаете как? Глеклинг. Звонкое слово, верно?
Как-то раз Степан Иванович не утерпел:
- А на что вам, товарищ полковой комиссар, немецкий-то язык? Не зря
ли себя томите? Силы бы вам поберечь...
Комиссар хитро глянул на старого солдата.
- Эх, борода, разве это для русского человека жизнь? А на каком же
языке я буду с немками в Берлине разговаривать, когда туда придем?
По-твоему, по-чалдонски, что ли? А?
Степан Иванович, сидевший на койке у Комиссара, хотел, должно быть,
резонно возразить, что-де линия фронта идет пока близко от Москвы и
что до немок далековато, но в голосе Комиссара звучала такая веселая
убежденность, что солдат только крякнул и деловито добавил:
- Так-то так, не по-чалдонски, конечно. Однако поберечься бы вам,
товарищ комиссар, после эдакой-то контузии.
- Бережен-то конь первым с копыт и валится. Не слыхал? Нехорошо,
борода!
Никто из больных бороды не носил. Комиссар же всех почему-то
именовал "бородами". Получалось это у него не обидно, а весело, а у
всех от этого шутливого названия легчало на душе.
Алексей целыми днями приглядывался в Комиссару, пытаясь понять
секрет его неиссякаемой бодрости. Несомненно, тот сильно страдал.
Стоило ему заснуть и потерять контроль над собой, как он сразу же
начинал стонать, метаться, скрежетать зубами, лицо его искажалось
судорогой. Вероятно, он знал это и старался не спать днем, находя для
себя какое-нибудь занятие. Бодрствуя же, он был неизменно спокоен и
ровен, как будто и не мучил его страшный недуг, неторопливо
разговаривал с врачами, пошучивал, когда те прощупывали и осматривали
у него больные места, и разве только по тому, как рука его при этом
комкала простыню, да по бисеринкам пота, выступавшим на переносице,
можно было угадать, до чего трудно ему было сдерживаться. Летчик не
понимал, как может этот человек подавлять страшную боль, откуда у него
столько энергии, бодрости, жизнерадостности. Алексею тем более
хотелось понять это, что, несмотря на все увеличивавшиеся дозы
наркотиков, он сам не мог уже спать по ночам и иногда до утра лежал с
открытыми глазами, вцепившись зубами в одеяло, чтобы не стонать.
Все чаще, все настойчивее звучало теперь на осмотрах зловещее слово
"ампутация". Чувствуя неуклонное приближение страшного дня, Алексей
решил, что жить без ног не стоит.

 

Предыдущая - Следующая

Главная

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru be number one Яндекс цитирования