|
Часть первая
Глава IV
Артур вернулся домой
словно на крыльях. Он был счастлив, безоблачно счастлив. На собрании намекали на
подготовку к вооруженному восстанию. Джемма была теперь его товарищем, и он
любил ее. Они вместе будут работать, а может быть, даже вместе умрут в борьбе за
грядущую республику. Вот она, весенняя пора их надежд! Padre увидит это и
поверит в их дело. Впрочем, на другой день Артур проснулся в более спокойном
настроении. Он вспомнил, что Джемма собирается ехать в Ливорно, a padre - в Рим.
Январь, февраль, март - три долгих месяца до пасхи! Чего доброго, Джемма,
вернувшись к своим, подпадет под протестантское влияние (на языке Артура слово
"протестант" и "филистер"(*22) были тождественны по смыслу). Нет, Джемма
никогда не будет флиртовать, кокетничать и охотиться за туристами и лысыми
судовладельцами, как другие английские девушки в Ливорно: Джемма совсем другая.
Но она, вероятно, очень несчастна. Такая молодая, без друзей, и как ей, должно
быть, одиноко среди всей этой чопорной публики... О, если бы его мать была жива!
Вечером он зашел в семинарию и застал Монтанелли за беседой с новым
ректором. Вид у него был усталый, недовольный. Увидев Артура, padre не только не
обрадовался, как обычно, но еще более помрачнел.
- Вот тот студент, о котором я вам говорил, - сухо сказал Монтанелли, представляя Артура новому ректору.
- Буду вам очень обязан, если вы разрешите ему пользоваться библиотекой и впредь.
Отец Карди - пожилой, благодушного вида священник - сразу же заговорил с Артуром
об университете. Свободный, непринужденный тон его показывал, что он хорошо
знаком с жизнью студенчества. Разговор быстро перешел на слишком строгие порядки в
университете - весьма злободневный вопрос. К великой радости Артура, новый
ректор резко критиковал университетское начальство за те бессмысленные
ограничения, которыми оно раздражало студентов.
- У меня большой опыт по воспитанию юношества, - сказал он.
- Ни в чем не мешать молодежи без достаточных
к тому основании - вот мое правило. Если с молодежью хорошо обращаться, уважать
ее, то редкий юноша доставит старшим большие огорчения. Но ведь и смирная лошадь
станет брыкаться, если постоянно дергать поводья.
Артур широко открыл глаза. Он
не ожидал найти в новом ректоре защитника студенческих интересов. Монтанелли не
принимал участия в разговоре, видимо, не интересуясь этим вопросом. Вид у него
был такой усталый, такой подавленный, что отец Карди вдруг сказал:
- Боюсь, я вас утомил, отец каноник. Простите меня за болтливость. Я слишком горячо
принимаю к сердцу этот вопрос и забываю, что другим он, может быть, надоел.
- Напротив, меня это очень интересует.
Монтанелли никогда не удавалась показная
вежливость, и Артура покоробил его тон. Когда отец Карди ушел, Монтанелли
повернулся к Артуру и посмотрел на него с тем задумчивым, озабоченным
выражением, которое весь вечер не сходило с его лица.
- Артур, дорогой мой, - начал он тихо, - мне надо поговорить с тобой.
"Должно быть, он получил какое-нибудь неприятное известие", - подумал Артур, встревоженно взглянув на
осунувшееся лицо Монтанелли. Наступила долгая пауза.
- Как тебе нравится новый ректор? - спросил вдруг Монтанелли. Вопрос был настолько неожиданный, что
Артур не сразу нашелся, что ответить.
- Мне? Очень нравится... Впрочем, я и сам еще
хорошенько не знаю. Трудно распознать человека с первого раза.
Монтанелли сидел, слегка постукивая пальцами по ручке кресла, как он всегда делал, когда его
что-нибудь смущало или беспокоило.
- Что касается моей поездки, - снова заговорил он, - то, если ты имеешь что-нибудь против... если ты хочешь,
Артур, я напишу в Рим, что не поеду.
- Padre! Но Ватикан...
- Ватикан найдет кого-нибудь другого. Я пошлю им извинения.
- Но почему? Я не могу понять. Монтанелли провел рукой по лбу.
- Я беспокоюсь за тебя. Не могу отделаться от мысли, что... Да и потом в этом нет необходимости...
- А как же с епископством?
- Ах, Артур! Какая мне радость, если я получу епископство и потеряю...
Он запнулся. Артур не знал, что подумать. Ему никогда не приходилось видеть padre в таком состоянии.
- Я ничего не понимаю... - растерянно проговорил он.
- Padre, скажите... скажите прямо, что вас волнует?
- Ничего. Меня просто мучит беспредельный страх.
Признайся: тебе грозит опасность?
"Он что-нибудь слышал", - подумал Артур,
вспоминая толки о подготовке к восстанию. Но, зная, что разглашать эту тайну
нельзя, он ответил вопросом:
- Какая же опасность может мне грозить?
- Не спрашивай меня, а отвечай!
- Голос Монтанелли от волнения стал почти резким.
- Грозит тебе что-нибудь? Я не хочу знать твои тайны. Скажи мне только это.
- Все мы в руках божьих, padre. Все может случиться. Но у меня нет никаких причин
опасаться, что к тому времени, когда вы вернетесь, со мной может что-нибудь
произойти.
- Когда я вернусь... Слушай, carino, я предоставляю решать тебе.
Не надо мне твоих объяснений. Скажи только; останьтесь - и я откажусь от поездки.
Никто от этого ничего не потеряет, а ты, я уверен, будешь при мне в
безопасности.
Такая мнительность была настолько чужда Монтанелли, что Артур с
тревогой взглянул на него:
- Padre, вы нездоровы. Вам обязательно нужно ехать в
Рим, отдохнуть там как следует, избавиться от бессонницы и головных болей...
- Хорошо, - резко прервал его Монтанелли, словно ему надоел этот разговор.
- Завтра я еду с первой почтовой каретой.
Артур в недоумении взглянул на него.
- Вы, кажется, хотели мне что-то сказать? - спросил он.
- Нет, нет, больше ничего... Ничего особенного.
В глазах Монтанелли застыло выражение тревоги,
почти страха.
x x x
Спустя несколько дней после отъезда Монтанелли Артур
зашел в библиотеку семинарии за книгой и встретился на лестнице с отцом Карди.
- А, мистер Бертон! - воскликнул ректор.
- Вас-то мне и нужно. Пожалуйста, зайдите ко
мне, я рассчитываю на вашу помощь в одном трудном деле.
Он открыл дверь своего
кабинета, и Артур вошел туда с затаенным чувством неприязни. Ему тяжело было
видеть, что этот рабочий кабинет, святилище padre, теперь занят другим
человеком.
- Я заядлый книжный червь, - сказал ректор.
- Первое, за что я принялся на новом месте, - это за просмотр библиотеки. Библиотека здесь
прекрасная, но мне не совсем понятно, по какой системе составлялся каталог.
- Он не полон. Значительная часть ценных книг поступила недавно.
- Не уделите ли вы мне полчаса, чтобы объяснить систему расстановки книг?
Они вошли в библиотеку, и Артур дал все нужные объяснения. Когда он собрался уходить и уже взялся за
шляпу, ректор с улыбкой остановил его:
- Нет, нет! Я не отпущу вас так скоро.
Сегодня суббота - до понедельника занятия можно отложить. Оставайтесь,
поужинаем вместе - все равно сейчас уже поздно. Я совсем один и буду рад вашему обществу.
Обращение ректора было так непринужденно и приветливо, что Артур сразу
почувствовал себя с ним совершенно свободно. После нескольких ничего не
значащих фраз ректор спросил, давно ли он знает Монтанелли.
- Около семи лет, - ответил Артур.
- Он возвратился из Китая, когда мне было двенадцать.
- Ах, да! Там он и приобрел репутацию выдающегося проповедника-миссионера. И с тех пор отец
каноник руководил вашим образованием?
- Padre начал заниматься со мной год спустя,
приблизительно в то время, когда я в первый раз исповедовался у него. А
когда я поступил в университет, он продолжал помогать мне по тем предметам, которые
не входили в университетский курс. Он очень хорошо ко мне относится! Вы и
представить себе не можете, как хорошо!
- Охотно верю. Этим человеком нельзя не
восхищаться; прекрасная, благороднейшая душа. Мне приходилось встречать
миссионеров, бывших с ним в Китае. Они не находили слов, чтобы в должной
мере оценить его энергию, его мужество в трудные минуты, его несокрушимую веру.
Вы должны благодарить судьбу, что в ваши юные годы вами руководит такой
человек. Я понял из его слов, что вы рано лишились родителей.
- Да, мой отец умер, когда я был еще ребенком, мать - год тому назад.
- Есть у вас братья, сестры?
- Нет, только сводные братья... Но они были уже взрослыми, когда меня еще нянчили.
- Вероятно, у вас было одинокое детство, потому-то вы так и цените доброту
Монтанелли. Кстати, есть у вас духовник на время его отсутствия?
- Я думал обратиться к отцам Санта-Катарины, если у них не слишком много
исповедующихся.
- Хотите исповедоваться у меня?
- Ваше преподобие, конечно, я... я буду очень рад,
но только...
- Только ректор духовной семинарии обычно не исповедует мирян?
Это верно. Но я знаю, что каноник Монтанелли очень заботится о вас и, если не
ошибаюсь, тревожится о вашем благополучии. Я бы тоже тревожился, случись мне
расстаться с любимым воспитанником. Ему будет приятно знать, что его коллега
печется о вашей душе. Кроме того, сын мой, скажу вам откровенно: вы мне
очень нравитесь, и я буду рад помочь вам всем, чем могу.
- Если так, то я, разумеется, буду вам очень признателен.
- В таком случае, вы придете ко мне на исповедь в
будущем месяце?.. Прекрасно! А кроме того, заходите ко мне, мой мальчик, как
только у вас выдастся свободный вечер.
x x x
Незадолго до пасхи стало официально
известно, что Монтанелли получил епископство в Бризигелле, небольшом округе,
расположенном в Этрусских Апеннинах. Монтанелли спокойно и непринужденно
писал об этом Артуру из Рима; очевидно, его мрачное настроение прошло. "Ты должен
навещать меня каждые каникулы, - писал он, - а я обещаю приезжать в Пизу. Мы
будем видеться с тобой, хоть и не так часто, как мне бы хотелось". Доктор
Уоррен пригласил Артура провести пасхальные праздники в его семье, а не в мрачном
кишащем крысами старом особняке, где теперь безраздельно царила Джули. В
письмо была вложена нацарапанная неровным детским почерком записочка, в которой
Джемма тоже просила его приехать к ним, если это возможно. "Мне нужно переговорить
с вами кое о чем", - писала она. Еще больше волновали и радовали Артура
ходившие между студентами слухи. Все ожидали после пасхи больших событий. Все это
привело Артура в такое восторженное состояние, что все самые невероятные вещи, о
которых шептались студенты, казались ему вполне реальными и осуществимыми в течение
ближайших двух месяцев. Он решил поехать домой в четверг на страстной неделе
и провести первые дни каникул там, чтобы радость свидания с Джеммой не
нарушила в нем того торжественного религиозного настроения, какого церковь требует от
своих чад в эти дни.
В среду вечером он написал Джемме, что приедет в пасхальный
понедельник, и с миром в душе пошел спать. Он опустился на колени перед
распятием. Завтра утром отец Карди обещал исповедать его, и теперь долгой и
усердной молитвой ему надлежало подготовить себя к этой последней перед
пасхальным причастием исповеди. Стоя на коленях, со сложенными на груди
руками и склоненной головой, он вспоминал день за днем прошедший месяц и пересчитывал
свои маленькие грехи - нетерпение, раздражительность, беспечность, чуть-чуть
пятнавшие его душевную чистоту. Кроме этого, Артур ничего не мог вспомнить:
в счастливые дни много не нагрешишь.
Он перекрестился, встал с колен и начал
раздеваться. Когда он расстегнул рубашку, из-под нее выпал клочок бумаги.
Это была записка Джеммы, которую он носил целый день на груди. Он поднял ее,
развернул и поцеловал милые каракули; потом снова сложил листок, вдруг
устыдившись своей смешной выходки, и в эту минуту заметил на обороте
приписку: "Непременно будьте у нас, и как можно скорее; я хочу познакомить вас с
Боллой. Он здесь, и мы каждый день занимаемся вместе". Горячая краска залила лицо
Артура, когда он прочел эти строки. "Вечно этот Болла! Что ему снова
понадобилось в Ливорно? И с чего это Джемме вздумалось заниматься вместе с
ним? Околдовал он ее своими контрабандными делами? Уже в январе на собрании легко
было понять, что Болла влюблен в нее. Потому-то он и говорил тогда с таким
жаром! А теперь он подле нее, ежедневно занимается с ней..."
Порывистым жестом
Артур отбросил записку в сторону и снова опустился на колени перед
распятием. И это - душа, готовая принять отпущение грехов, пасхальное причастие, душа,
жаждущая мира и с всевышним, и с людьми, и с самим собою. Значит, она
способна на низкую ревность и подозрения, способна питать зависть и мелкую злобу, да
еще к товарищу! В порыве горького самоуничижения Артур закрыл лицо руками. Всего
пять минут назад он мечтал о мученичестве а теперь сразу пал до таких
недостойных, низких мыслей!.. В четверг Артур вошел в церковь семинарии и
застал отца Карди одного. Прочтя перед исповедью молитву, он сразу заговорил о
своем проступке:
- Отец мой, я грешен - грешен в ревности, в злобе, в недостойных
мыслях о человеке, который не причинил мне никакого зла.
Отец Карди отлично понимал, с кем имеет дело. Он мягко сказал:
- Вы не все мне открыли, сын мой.
- Отец! Того, к кому я питаю нехристианские чувства, я должен особенно любить и
уважать.
- Вы связаны с ним кровными узами?
- Еще теснее.
- Что же вас связывает, сын мой?
- Узы товарищества.
- Товарищества? В чем?
- В великой и священной работе. Последовала небольшая пауза.
- И ваша злоба к этому... товарищу, ваша ревность вызвана тем, что он больше вас успел в этой работе?
- Да... отчасти. Я позавидовал его опыту, его авторитету... И затем... я думал...
я боялся, что он отнимет у меня сердце девушки... которую я люблю.
- А эта девушка, которую вы любите, дочь святой церкви?
- Нет, она протестантка.
- Еретичка? Артур горестно стиснул руки.
- Да, еретичка, - повторил он.
- Мы вместе воспитывались. Наши матери были друзьями. И я... позавидовал ему, так
как понял, что он тоже любит ее... и...
- Сын мой, - медленно, серьезно заговорил
отец Карди после минутного молчания, - вы не все мне открыли. У вас на душе
есть еще какая-то тяжесть.
- Отец, я... Артур запнулся. Исповедник молча ждал.
- Я позавидовал ему потому, что организация... "Молодая Италия", к которой я
принадлежу...
- Да?
- Доверила ему одно дело, которое, как я надеялся, будет поручено мне... Я считал себя особенно пригодным для него.
- Какое же это дело?
- Приемка книг с пароходов... политических книг. Их нужно было взять... и спрятать где-нибудь в городе.
- И эту работу организация поручила вашему сопернику?
- Да, Болле... и я позавидовал ему.
- А он, со своей стороны, ни в чем не подавал вам повода к неприязни? Вы не обвиняете его в небрежном
отношении к той миссии, которая была возложена на него?
- Нет, отец, Болла действовал смело и самоотверженно. Он истинный патриот, и мне бы следовало питать к
нему любовь и уважение.
Отец Карди задумался.
- Сын мой, если душу вашу озарил новый свет, если в ней родилась мечта о великой работе на благо ваших собратьев,
если вы надеетесь облегчить бремя усталых и угнетенных, то подумайте, как вы
относитесь к этому самому драгоценному дару господню. Все блага - дело его
рук. И рождение ваше в новую жизнь - от него же. Если вы обрели путь к жертве,
нашли дорогу, которая ведет к миру, если вы соединились с любимыми товарищами,
чтобы принести освобождение тем, кто втайне льет слезы и скорбит, то постарайтесь,
чтобы ваша душа была свободна от зависти и страстей, а ваше сердце было
алтарем, где неугасимо горит священный огонь. Помните, что это - святое и великое
дело, и сердце, которое проникнется им, должно быть очищено от себялюбия. Это
призвание, так же как и призвание служителя церкви, не должно зависеть от любви к
женщине, от скоропреходящих страстей. Оно во имя бога и народа, ныне и во веки веков.
- О-о! - Артур всплеснул руками. Он чуть не разрыдался, услыхав знакомый
девиз. - Отец мой, вы даете нам благословение церкви! Христос с нами!
- Сын мой, - торжественно ответил священник, - Христос изгнал менял из храма, ибо дом его
- домом молитвы наречется, а они его сделали вертепом разбойников!
После долгого молчания Артур с дрожью в голосе прошептал:
- И Италия будет храмом его, когда их изгонят...
Он замолчал. В ответ раздался мягкий голос:
- "Земля и все ее богатства - мои", - сказал господь.
|
Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
