|
|
|
|
|
Библиотека Кольца Неоправославие . |
||
|
Сайт обновляется ежемесячно. Читатели, присылайте материалы для размещения. |
|
|
|
Разделы библиотеки:
|
ЦИКЛ ХОРОШИЕ КНИГИ Войнич Этель Лилиан
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
|
|
|
Часть третья Глава VIII - "Introibo ad altare Dei..."(*97) Кончив "Indulgentiam"(*98),
он отошел от престола и медленно двинулся к епископскому трону, провожаемый
низкими поклонами священников и причта. Служба шла обычным порядком. Монтанелли сидел прямой, неподвижный. Солнце
играло на его митре, сверкающей драгоценностями, и на шитом золотом
облачении. Тяжелые складки белой праздничной мантии ниспадали на красный
ковер. Свет сотен свечей искрился в сапфирах на его груди. Но глубоко
запавшие глаза кардинала оставались тусклыми, солнечный луч не вызывал в них
ответного блеска. И когда в ответ на слова "Benedicite, pater eminentissime"(*99),
он наклонился благословить кадило, и солнце ударило в его митру, казалось,
это некий грозный дух снеговых вершин, увенчанный радугой и облаченный в
ледяные покровы, простирает руки, расточая вокруг благословения, а может
быть, и проклятия. При выносе святых даров кардинал встал с трона и
опустился на колени перед престолом. В плавности его движений было что-то
необычное, и когда он поднялся и пошел назад, драгунский майор в парадном
мундире, сидевший за полковником, прошептал, поворачиваясь к раненому
капитану: Полковник Феррари бросил строгий взгляд на молодых офицеров. Вчерашние события настроили его на весьма серьезный и благочестивый лад, и он был не прочь отчитать молодежь за легкомысленное отношение к своим обязанностям - может статься, и обременительным. Распорядители стали устанавливать по местам тех, кто должен был участвовать в процессии. Полковник Феррари поднялся, знаком приглашая офицеров следовать за собой. Когда месса(*100) окончилась и святые дары поставили в ковчег, духовенство удалилось в ризницу сменить облачение. Послышался сдержанный гул голосов. Монтанелли сидел, устремив вперед неподвижный взгляд, словно не замечая жизни, кипевшей вокруг и замиравшей у подножия его трона. Ему поднесли кадило, он поднял руку, как автомат, и, не глядя, положил ладан в курильницу. Духовенство вернулось из ризницы и ждало кардинала в алтаре, но он сидел
не двигаясь. Священник, который должен был принять от него митру, наклонился
к нему и нерешительно проговорил: По двое в ряд люди медленно спускались по ступенькам со свечами, факелами, крестами, хоругвями и, минуя убранные цветами колонны, выходили из-под красной занавеси над порталом на залитую солнцем улицу. Звуки пения постепенно замирали вдали, переходя в неясный гул, а позади раздавались все новые и новые голоса. Бесконечной лентой разворачивалась процессия, и под сводами собора долго не затихали шаги. Шли прихожане в белых саванах, с закрытыми лицами; братья ордена милосердия в черном с головы до ног, в масках, сквозь прорези которых поблескивали их глаза. Торжественно выступали монахи; нищенствующие братья, загорелые, босые, в темных капюшонах; суровые доминиканцы в белых сутанах. За ними - представители военных и гражданских властей: драгуны, карабинеры, чины местной полиции и полковник в парадной форме со своими офицерами. Шествие замыкали дьякон, несший большой крест, и двое прислужников с зажженными свечами. И, когда занавеси у портала подняли выше, Монтанелли увидел со своего места под балдахином залитую солнцем, устланную коврами улицу, флаги на домах и одетых в белое детей, которые разбрасывали розы по мостовой. Розы! Какие они красные! Процессия подвигалась медленно, в строгом порядке. Одеяния и краски менялись поминутно. Длинные белые стихари уступали место пышным, расшитым золотом ризам. Вот высоко над пламенем свечей проплыл тонкий золотой крест. Потом показались соборные каноники, все в белом. Капеллан нес епископский посох, мальчики помахивали кадилами в такт пению. Прислужники подняли балдахин выше, отсчитывая вполголоса шаги: "Раз, два, раз, два", и Монтанелли открыл крестный ход. Он спустился на середину собора, прошел под хорами, откуда неслись торжественные раскаты органа, потом под занавесью у входа - такой нестерпимо красной! - и ступил на сверкающую в лучах солнца улицу. На красном ковре под его ногами лежали растоптанные кроваво-красные розы. Минутная остановка в дверях - представители светской власти сменили прислужников у балдахина, - и процессия снова двинулась, и он тоже идет вперед, сжимая в руках ковчег со святыми дарами. Голоса певчих то широко разливаются, то замирают, и в такт пению - покачивание кадил, в такт пению - мерная людская поступь. Кровь, всюду кровь! Ковер - точно красная река, розы на камнях - точно пятна разбрызганной крови!.. Боже милосердный! Неужто небо твое и твоя земля залиты кровью? Но что тебе до этого - тебе, чьи губы обагрены ею! Он взглянул на причастие за хрустальной стенкой ковчега. Торжественное пение разливалось волной; Нет сил это вынести! Боже! Ты взираешь с небес на земные мучения и улыбаешься окровавленными губами. Неужели тебе этого мало? Зачем еще издевательские славословия и хвалы! Тело Христово, преданное во спасение людей, кровь Христова, пролитая для искупления их грехов! И этого мало? Громче зовите! Может быть, он спит! Ты спишь, возлюбленный сын мой, и больше не проснешься. Неужели могила так ревниво охраняет свою добычу? Неужели черная яма под деревом не отпустит тебя хоть ненадолго, радость сердца моего? И тогда из-за хрустальной стенки ковчега послышался голос, и, пока он говорил, кровь капала, капала... "Выбор сделан. Станешь ли ты раскаиваться в нем! Разве желание твое не исполнилось? Взгляни на этих людей, разодетых в шелка и парчу и шествующих в ярком свете дня, - ради них я лег в темную гробницу. Взгляни на детей, разбрасывающих розы, прислушайся к их сладостным голосам - ради них наполнились уста мои прахом, а розы эти красны, ибо они впитали кровь моего сердца. Видишь - народ преклоняет колена, чтобы испить крови, стекающей по складкам твоей одежды. Эта кровь была пролита за него, так пусть же он утолит свою жажду. Ибо сказано: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих". Артур! Артур! А если кто положит жизнь за возлюбленного сына своего? Не больше ли такая любовь? И снова послышался голос из ковчега: "Кто он, возлюбленный сын твой? Воистину, это не я!" И он хотел ответить, но слова застыли у него на устах, потому что голоса певчих пронеслись над ним, как северный ветер над ровной гладью. Dedit fragilibus corporis ferculum, Dedit et tristibus sanguinis poculum...(*102) Пейте же! Пейте из чаши все! Разве эта кровь не ваше достояние? Для вас красный поток залил траву, для вас изувечено и разорвано на куски живое тело! Вкусите от него, людоеды, вкусите от него все! Это ваш пир, это день вашего торжества! Торопитесь же на праздник, примкните к общему шествию! Женщины и дети, юноши и старики, получите каждый свою долю живой плоти. Приблизьтесь к текущему ручьем кровавому вину и пейте, пока оно красное! Примите и вкусите от тела... Боже! Вот и крепость. Угрюмая, темная, с полуразрушенной стеной и башнями, она чернеет среди голых гор и сурово глядит на процессию, которая тянется внизу, по пыльной дороге. Ворота ее ощерились железными зубьями решетки. Словно зверь, припавший к земле, подкарауливает она свою добычу. Но как ни крепки эти железные зубья, их разожмут и сломают, и могила на крепостном дворе отдаст своего мертвеца. Ибо сонмы людские текут на священный пир крови, как полчища голодных крыс, которые спешат накинуться на колосья, оставшиеся в поле после жатвы. И они кричат: "Дай, дай!" Никто из них не скажет: "Довольно!" "Тебе все еще мало? Меня принесли в жертву ради этих людей. Ты погубил меня, чтобы они могли жить. Видишь, они идут, идут, и ряды их сомкнуты. Это воинство твоего бога - несметное, сильное. Огонь бушует на его пути и идет за ним следом. Земля на его пути, как райский сад, - пройдет воинство и оставит после себя пустыню. И ничто не уцелеет под его тяжкой поступью". И все же я зову тебя, возлюбленный сын мой! Вернись ко мне, ибо я раскаиваюсь в своем выборе. Вернись! Мы уйдем с тобой и ляжем в темную, безмолвную могилу, где эти кровожадные полчища не найдут нас. Мы заключим друг друга в объятия и уснем - уснем надолго. Голодное воинство пройдет над нами, и когда оно будет выть, требуя крови, чтобы насытиться, его вопли едва коснутся нашего слуха и не потревожат нас. И голос снова ответил ему: "Где же я укроюсь? Разве не сказано "Будут бегать по городу, подниматься на стены, влезать на дома, входить в окна, как воры"? Если я сложу себе гробницу на склоне горы, разве ее не раскидают камень за камнем? Если я вырою могилу на дне речном, разве ее не раскопают? Истинно, истинно говорю тебе: они, как псы, гонятся за добычей, и мои раны сочатся кровью, чтобы им было чем утолить жажду. Разве ты не слышишь их песнопений?" Процессия кончилась; все розы были разбросаны по мостовой, и, проходя под красными занавесями в двери собора, люди пели. И когда пение стихло, кардинал прошел в собор между двумя рядами монахов и священников, стоявших на коленях с зажженными свечами. И он увидел их глаза, жадно устремленные на ковчег, который был у него в руках, и понял, почему они склоняют голову, не глядя ему вслед, ибо по складкам его белой мантии бежали алые струйки, и на каменных плитах собора его ноги оставляли кровавые следы. Он подошел к алтарю и, выйдя из-под балдахина, поднялся вверх по ступенькам. Справа и слева от алтаря стояли коленопреклоненные мальчики с кадилами и капелланы с горящими факелами, и в их глазах, обращенных на тело искупителя, поблескивали жадные огоньки. И когда он стал перед алтарем и воздел свои запятнанные кровью руки с поруганным, изувеченным телом возлюбленного сына своего, голоса гостей, созванных на пасхальный пир, снова слились в общем хоре. А сейчас тело унесут... Иди, любимый, исполни, что предначертано тебе, и распахни райские врата перед этими несчастными. Передо мной же распахнутся врата ада. Дьякон поставил священный сосуд на алтарь, а он преклонил колена, и с алтаря на его обнаженную голову капля за каплей побежала кровь. Голоса певчих звучали все громче и громче, будя эхо под высокими сводами собора. "Sine termino... sine termino!"(*103) О Иисус, счастлив был ты, когда мог пасть под тяжестью креста! Счастлив был ты, когда мог сказать: "Свершилось!" Мой же путь бесконечен, как путь звезд в небесах. И там, в геенне огненной, меня ждет червь, который никогда не умрет, и пламя, которое никогда не угаснет. "Sine termino... sine termino!" Устало, покорно проделал кардинал оставшуюся часть церемонии, машинально выполняя привычный ритуал. Потом, после благословения, опять преклонил колена перед алтарем и закрыл руками лицо. Голос священника, читающего молитву об отпущении грехов, доносился до него, как дальний отзвук того мира, к которому он больше не принадлежал. Наступила тишина. Кардинал
встал и протянул руку, призывая к молчанию. Те, кто уже пробирался к дверям,
вернулись обратно. По собору пронесся шепот: "Его преосвященство будет
говорить". Священники переглянулись в изумлении и ближе придвинулись к нему;
один из них спросил вполголоса: Со ступенек алтаря Монтанелли взглянул вниз, на море человеческих лиц. С
жадным любопытством глядели они на него, а он стоял над ними неподвижный,
похожий на призрак в своем белом облачении. Трепет пробежал по рядам. Священники, стоявшие в алтаре, перешептывались между собой и слушали, подавшись всем телом вперед. Но кардинал снова заговорил, и они умолкли. - Поэтому говорю вам сегодня. Я есмь сущий. Я глядел на вас, на вашу немощность и ваши печали и на малых детей, играющих у ног ваших. И душа моя исполнилась сострадания к ним, ибо они должны умереть. Потом я заглянул в глаза возлюбленного сына моего и увидел в них искупление кровью. И я пошел своей дорогой и оставил его нести свой крест. Вот оно, отпущение грехов. Он умер за вас, и тьма поглотила его; он умер и не воскреснет; он умер, и нет у меня сына. О мой мальчик, мой мальчик! Из груди кардинала вырвался долгий жалобный стон, и его, словно эхо,
подхватили испуганные голоса людей. Духовенство встало со своих мест,
дьяконы подошли к кардиналу и взяли его за руки. Но он вырвался и сверкнул
на них глазами, как разъяренный зверь: Он схватил ковчег со святыми дарами, поднял его высоко над головой и с
размаху бросил на пол. Металл зазвенел о каменные плиты. Духовенство толпой
ринулось вперед, и сразу двадцать рук схватили безумца. И только тогда
напряженное молчание народа разрешилось неистовыми, истерическими воплями.
Опрокидывая стулья и скамьи, сталкиваясь в дверях, давя друг друга, обрывая
занавеси и гирлянды, рыдающие люди хлынули на улицу.
|
||
Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
