Иванов Валентин. Русь Изначальная. Библиотека ПравоСлавие

 

 

Библиотека Кольца Неоправославие.

Неоправославие       Ведотерика       Росичи       Библиотека     Форум

Сайт обновляется ежемесячно. Читатели, присылайте материалы для размещения.

 Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
Собиратель.

Разделы библиотеки:

Серия Славия

Цикл прозрение

Слово иудеям

Слово священникам

Книги христиан

Цикл познание

Цикл Русский Дух

Былины, сказки

Хорошие книги

Пишут читатели


Здесь русский дух. Здесь Русью пахнет.

ЦИКЛ РУССКИЙ ДУХ

Книга первая "ЗА ЧЕРНЫМ ЛЕСОМ"

 Валентин Дмитриевич ИВАНОВ
(1902-1975)

ПОВЕСТИ ДРЕВНИХ ЛЕТ

Хроники IX века в четырех книгах одиннадцати частях

Русский народ всей своей громадной массой не мог вдруг в 862 году размножиться и разлететься сразу, как саранча, его города не могли возникнуть в один день. Это аксиома.              Ю. Венелин

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11 12

Оглавление

Часть вторая  ПОВОЛЬНИКИ

Глава первая

1

Новгородцы считают злым делом разорять лесные муравейники. В
муравьиных городах каждый трудится, себя не щадя. Там уж, верно, не любят
лентяев. В лесу первый работник муравей, потому-то он никому не желает
зла. В муравейник можно засунуть ноги. Потревоженные хозяева больно жалят,
но помогают от ломоты в костях.
Муравьи замирают на зиму, а новгородцам зимой дела не меньше, чем
летом. Из иноземных гостей для зимних торгов остаются немногие, а свои
купцы и ремесленники начинают новые торга с теми, кто живет вдали от речек
и рек, удобных для судоходства.
Вместо легких водных путей открываются санные. Не по корням волочить
волокуши, не ломать в лесах покорные лошадиные спины - по первопутку в
Город бегут груженые сани. Дальние жители собираются обозами, а ближние
ездят в одиночку.
Мерянин Тсарг проехал через городские ворота на четырех санях. Легкая
поземка заснежила и сани и седоков. Однако же мороз был не силен, и
поезжане одеты тепло, поэтому Тсарг не свернул на заезжий двор, который
содержал родной по жене хозяин. Тсарг ехал прямо в Детинец, желая поскорее
разделаться с податями. В прошлом году он задержался, и его навестили
городские сборщики. Беды в этом нет, но Тсарг беспокоился об Одинце.
В широких и глубоких клетях Детинца собиралась подать со всех
новгородских людей. В подати шла десятая часть всех доходов - хлеба, меда,
льняной пряжи и кудели, рыбы соленой и сушеной, шкур, птичьего пуха,
шерсти, драгоценной и мягкой пушнины, изделий из железа, полотна, дерева,
кости и всех прочих. Город брал подати всем, чем давали. И серебром, и
золотом, и самыми достатками. У Тсарга, как и у большинства людей, не
бывало ни монет, ни слитков. Он привозил добычу своих рук.
Сбором податей ведали по очереди все старшины. Тсарг угодил в дни
боярина Ставра, приказчики которого работали под надзором самого
концовского старшины. Они взвесили на безменах привезенные огнищанином
зерно, мед, воск, сосчитали ложки, миски, топорища, перемеряли горстями
шерсть и деревянными ведрами птичий пух. Всему велся свой счет. Приказчики
отметили подать на бирках, а Тсаргу выдали кожаный ярлык - свидетельство,
что он от подати чист.
Сани сильно облегчились, и утомленные лошадки легко побежали из
Детинца. Но Тсарг не жалел о подати. Кто скажет: конечно, лучше было бы
никому не платить и оставлять все себе, да у кого же тогда найдешь защиту?
По Новгородской Правде за Тсаргом и его родом навечно закреплены
расчищенные трудом огнища с усадьбой. Никто не может захватить огнище и
выгнать хозяина со двора. А если мало нынешних полей, можно чистить новые.
Они будут твои, только плати подати. Город всех оберегает, содержит
бойцов-ротников. Не будь того, нашлись бы сильные люди и обидели бы.
Новгородская Правда хороша, по ней жить хорошо. Поэтому и прибавляется
людство на Новгородских землях.
На заезжем дворе Тсарг передал родне-хозяину привезенные гостинцы.
Приезжие попали ко столу и поели горячего. Без долгих споров Тсарг выменял
у дворника соли, сушеной рыбы, железных изделий и сладких иноземных черных
рожков. Для баб взял крашеного полотна тонкого ткачества и ярких
лент-косоплеток.
У огнищанина остались медвежья шкура и бочонок дорогого целебного
медвежьего жира. Дворник сулил за них три хороших ножа, железный котел и
обещал дать еще рожков. Тсарг не согласился. Это, мол, заказное. А ножи,
котел и лакомые рожки он еще возьмет, в усадьбе найдется довольно товара.
Дворник предлагал забирать в долг все, что захочется. Но крепкий
мерянин отказался. Кто должен, тот лишен свободы. Начнешь отдавать, а
дворник уценит и усчитает. Хоть он и родня, а охулки на руку не положит.
Тсарг понял из разговоров дворника, что этой зимой будет хорошая мена.
Только не зевай и не дешеви. Мерянин оставил на заезжем дворе сани и
пешком пошел к Изяславу-кузнецу.


2

На торговище и на городских улицах тесно от многолюдства. Между возов
бродят люди. Одни прицениваются, другие спорят, а иные просто ведут
беседы, чтобы узнать, что и где делается и о чем идут в народе слухи.
Вот стоит кривич, заросший до самых глаз кудрявой рыжеватой бородой.
Он выбрался из непроходимых в летнее время пущ, что лежат на закат и на
полдень за Ильменем, и беседует с киевлянином. К их речам внимательно
прислушиваются несколько беловолосых, рослых чудинов.
У киевлянина подбородок гол, как колено, зато под орлиным носом
отращены длиннейшие усы, которые, как две косы, падают на грудь. Полушубок
крыт синим сукном, шапка бобровая, перевязь и опояска с серебряным
набором, меч в изукрашенных серебром же ножнах: видно сразу, что не
простой людин. Стоит киевлянин, гордо подбоченившись, а речь ведет
приветливую, искательную.
Он из старших дружинников киевского князя и с одним-двумя товарищами
проживет в Новгороде зиму. Будет толкаться по торговищу, ходить по дворам,
знакомиться с людом, рассказывать о славных делах киевлян, о
битвах-набегах на степных кочевников: необходимых, но прибыльных
возмездиях за нападения беспокойных соседей. Будет хвалиться конями,
оружием, щедростью Киева к ротникам. И глядишь, по весне с первой водной
дорогой он тронется к дому, к Киеву, с полусотней добрых молодцев.
Нищие пели жалобные песни. Убогим не отказывали и они грузили щедрое
подаяние на ручные санки.
Гудел и шумел Город. Звонко ржали кони, мычали коровы, лаяли собаки.
За вдетое в нос кольцо поводырь тащил ручного медведя, и зверь ревел
грубым жалобным голосом. Скоморохи играли на гудках и трубах. Слепые
сказывали сказание:

Жил от древности древнейший Славен!
От того да от Славена,
да от жены его от Белой от Лебеди,
да от сына их, от Волха Всеславного,
повелось племя славное,
славное племя, славянское!
Слава, слава славная!

Замолкли слепые, головы подняли, смотрят в небо белыми бельмами.
Желтые пальцы тревожат гусельные струны, гусли вторят голосу,
рассказывают:

А внук их Микула,
а прозвищем Селянинович,
учил славян Черные леса валить на огнище
чтоб было где расселяться,
чтоб было где разгуляться,
роду-племени нашему,
роду-племени славянскому.
Слава, слава славная!

Народ столпился, слушает. Каждое слово знакомое, а слушать хочется,
не прискучивает. Верно сказывают слепые, сказывают правильно.

А и научил Микулушка,
а и научил Селянинович,
землю пахать,
да в борозде зерно-семя хоронить,
да растить добрый хлебушко
на потребу рода славного,
на потребу племени славянского.
Слава, слава славная!

Снежок сыплется, сыплется, белит белые головы, а старым - ничего,
поют-заливаются, рассказывают:

Нам от дедов сказано,
да от прадедов приказано,
да от пращуров завещано:
жить в роду-племени общинно,
дружить братьями-сестрами,
любить отцами-детями.
Слава, слава славная!
Славная слава славянская!

Над головами людей шныряли воробьи, сороки и вороны, норовя, что бы
стащить. Под ногами, не боясь людей, ходили голуби, кормясь невзначай
рассыпанными зернами.
От непривычного многолюдства у Тсарга шумело в голове. Он пробирался
между возами. Чтобы было удобнее, мерянин надел на голову медвежью шкуру.
Бочонок с салом он держал под мышкой. Почуяв близкий запах медведя, лошади
настораживались и шумно втягивали воздух вдруг раздувшимися ноздрями.
Тсарг заслышал особый клич и откинул навалившуюся шкуру.
- Эй, молодцы! Эй, удальцы-смельчаки! Кому тесно дома? Кому свой двор
надоел? Кому теснота опостылела? Кому тесна старая шуба?
Мерянин подошел к крикунам и слушал, о чем говорят. Сбивалась ватага
повольников идти в дальние земли. Часто и охотно снимается новгородская
вольница в поисках нового счастья и нового богатства и находит новые
обильные угодья.
Тсаргу хорошо на его огнище и тепло в своей избе. А все же поманило
его послушать людей. Даже расспрашивал, кто и куда идет, кто затеял, когда
выходят. Да... для молодых парней это будет получше, чем наниматься в
ротники киевского князя: пусть пытают счастье по своей, не по чужой
воле!..
Легко ходить по мощеным городским улицам. Тсарг не заметил, как
добрался до Щитной улицы.
Изяслав встретился Тсаргу во дворе:
- Здоров будь. За каким делом пришел?
- И ты здоров будь. Мне дай гвоздей.
Изяслав хотел послать за гвоздями племянника. Тсарг не согласился,
пусть сам хозяин пойдет с ним в клеть отбирать нужное.
Кузнец, высокий, черный, в коротком нагольном тулупчике, а мерянин
хоть ростом не велик, зато широк, как пень, и от медвежьей шкуры кажется
еще шире. Изяслав хотел было сказать, что не годится в чужом доме
распоряжаться, а гвозди хуже не будут, если их другой отберет, но мерянин
указал на свой рот пальцем и высунул кончик языка. Понимай, дескать, что
есть тайное слово.
В клети Тсарг поставил бочонок, сбросил медвежью шкуру и сказал:
- От парня, от Одинца, тебе память и поклон, - и дал Изяславу кусок
бересты, на котором парень выдавил свое имя гвоздем и втер в буквицы сажу,
чтобы было лучше видно.
Отцы сели на закром. Изяслав рассказал о судном вече и о народном
приговоре. А Тсаргу не пришлось много говорить. Он от досады крякнул:
- Эк ты! Жаль парня...
Оба призадумались. Потом Изяслав еще добавил горечи:
- Бирючи кричали, чтоб никто не давал Одинцу угла. А коль кто знает,
где он спрятался, пусть объявит. Одинец должен отдать городу виру.
Тсарг, как и Изяслав, понимал, что Город поступал правильно. Мерянин
нашел один ответ:
- Не слыхал я тех бирючей.
- А если услышишь? - возразил Изяслав.
Одна за другой бежали быстрые мысли в Тсарговой голове. Одинец должен
отдать пятнадцать фунтов серебра. Много. Будь бы Тсаргово огнище далеко от
Города, - есть же людины, которые сидят в такой глухомани, что у них
годами никто не бывает, - а у него летом глухо, а зимой - иное. Под
лежачий камень и вода не течет, а новгородские купцы добычливы, зимами
шарят по огнищам не зная покоя. Уговаривают, бьют по рукам, суют полы
тулупов, всучают задатки под зимнюю добычу. Да и соседние огнищане
посещают Тсаргову заимку. Парень - не рубаха, его в укладку не спрячешь.
Нет, не жить Одинцу на Тсарговом дворе!..
- Слушай, - сказал Изяслав, - ты добрый человек. И я не желаю зла
парню. Не держи его. Уходить ему надобно. И подалее.
Изяслав будто столкнул в воду камень. Хотел бы Тсарг услышать другое,
да нет, кузнец говорит дельно. Обозлившись, Тсарг хватил по закрому
кулаком. Лучше бы не приходил на его двор полюбившийся парень! Мерянин
злился на себя. Ведь знал же он, что в Новгороде убийство не просто сходит
с рук, а сдуру прочил за головника дочь.
- Куда же ты посоветуешь Одинцу деваться? - спросил он кузнеца. - Не
гнать же его со двора, что шелудивого пса!
- К повольникам бы ему пристать! - чуть не крикнул Изяслав. Он ходил
по клети и, заглядывая в закрома, со злостью гремел железом.
Непутевый парень приворожил и смутил Заренку. После его бегства будто
кто на девушку навел порчу. Мать вынимала след дочери пресным тестом и
ходила к арбуям. Они колдовали над следом, проносили над огнем, жгли
пахучие травы. Светланка купила наговоренную наузу-ладанку. Заренка ее
носила, но не делалась веселее.
Родители знают, что девичье сердце забывчиво, но от этого не легче
смотреть на тоску дочери.
Изяслав с ворчаньем клял Одинца и рылся в железе. Он достал насадку
для воинской рогатины, которая, в отличие от зверовой, куется без нижней
крестовины, и подобрал кольца для древка. Отсчитал десятка три каленых
стрелочных наконечников, отобрал широкий топор, пилу, трое долотьев и два
тесла. Немного подумав, достал круглую бляху и полосы для щита.
- Чтоб ему!.. Хватит, что ли? Да что тут, щит дал, так дай и шлем с
железной рубахой... Леший бы ему голову на спину отвернул!
Еще что понадобится клятому бродяжке? Изяслав старательно выбрал
заготовку для лука. Твердое дерево было отпарено, в меру изогнуто и
пропитано для сохранения вареным маслом. Такой лук не натянуть слабой
руке.
Без устали честя Одинца, Изяслав бормотал:
- Непутевый, негодный, дубовая голова, пустошный парень, чтоб тебе
петуха не услышать, чтоб ты пожелтел, как золото!
На отобранное оружие и бронь можно было бы наменять много товаров, но
Изяслав не скупился: Одинец жил на его дворе и работал на его двор. Не
уходить же ему, как неприютному нищему, как безродному сироте. По русскому
обычаю, кузнец давал невольному беглецу выдел.
Изяслав сложил железо в лубяной короб:
- Отвезешь, что ли, парню? Чтоб ему, окаянному!
Кланяясь за Одинца щедрому хозяину, Тсарг достал рукой пола:
- Не много ли ему будет? Больно хорошо даешь!
- Хватит с дурня, - возразил Изяслав. - Насадки пусть сам насаживает,
он парень умелый. Погоди. Я ему кое-чего прикину из лопотинки.
- Не надо, - сказал Тсарг и махнул рукой. - И у меня парень работал.
В избе Светланка поднесла гостю ставленого шипучего меда. Тсарг выпил
ковш и в знак уважения к очагу остаток плеснул к печи. Не отказался и от
второй чаши. Хорош мед в доме кузнеца!
На прощанье Тсарг сказал Светланке:
- У тебя добрый хозяин, всем жить много лет, - и подхватил тяжелый
короб.
На пороге он остановился и добавил:
- Я тоже добрый. Будем всегда друзьями.
Потихоньку, чтобы никто не услыхал, Изяслав обо всем рассказал жене.
Вскоре после посещения Тсарга все заметили, как Заренка повеселела.
Родители успокоились за дочь. Как видно, и время и наговоры арбуев сделали
свое. Девичьему горю помогли колдовские силы.


Глава вторая

1

Вьюжит. С мутного неба на озера, болота, реки и леса сыплется сухой
снежок. Метелица не забывает и Новгород. Морена-Зима, не разбирая,
посыпает своей щедрой крупкой и острые многоскатные тесовые кровли
богатого двора именитого боярина и гнилую, поросшую мхом соломенную крышу
поваленной набок избушки последнего людина.
По Волхову уже прошла мерзлая каша - шуга, уже натянулся с берега на
берег ледяной мост. По нему ветер гоняет небесный пух и подбивает берега
теплым одеялом. А кое-где и на середину льда выбрались длинные острые
пересеки.
На все стоячие и на все текучие воды Морена-Зима наложила ледовые
оковы. Во все стороны света готова ровная дорога.
У боярина Ставра людно. Он принимал гостей не в верхних светлицах,
как нурманнов, а внизу, в молодцовской избе. Сам боярин сидел на лавке, а
гости перед ним как придется. Кому не хватило места на лавках, те недолго
думая, устроились на полу.
Они толковали о своем деле не спеша, говорили в очередь. У них
нашлось к боярину важное дело, и вот откуда оно завелось.
Известный в городе охотник Доброга вернулся летом после долгой
отлучки. Доброга ходил с тремя товарищами на восход от озера Нево в
Веськую землю. Ушли четверо, а вернулся один.
Тут ничего дивного нет. Бывает, что не только малые ватажки, а и
большие ватаги пропадают без следа. Доброга хоть один, а все же прибрел.
Охотник отдышался и принялся мутить людство. Стало быть, его не уходили
дальние дороги, лесные дебри и злые речки. Доброга принес мало мехов, и то
порченных водой.
Он рассказывал, как нашел вместе с товарищами реку на восходе от
озера Онеги. Эта река течет на сивер и на полуночь. На ней несказанное
богатство пушных зверей, и звери там непуганые, ручные. Охотники наловили
и набили такое богатство зверей, что для хранения шкурок поставили особые
острожки на приметных местах. А какой там соболь! Черный, чистый -
<головка>! Охотники плавали вниз по той реке, но людей нигде не встречали.
Реке тоже не нашли конца. Едва успели вернуться до ледостава к своим
острожкам.
Зимовка получилась тяжелая. Начали болеть, чернели десны, опухали
руки и ноги, шатались зубы. Охотники спасались отваром сосновой хвои и
жевали смолку. К весне один помер.
На обратном пути другого, сонного, задрали медведи. Потом на
безыменной речушке перевернулся берестяной челнок, и последний товарищ
Доброги погиб под корягой.
Дальние дороги не прошли даром и самому Доброге. Исхудал, кашель
привязался. Но он не унялся. По его рассказам, не было и нет лучших мест,
где пропали его товарищи. А если попытаться по безыменной большой реке еще
ниже сплыть, чем побывал Доброга?..
Доброга клялся и Городским тыном, и родным дымом, и Небом, и
Солнышком, и Землей, что никто не видел таких богатых мест, какие он
нашел.
А почему бы Доброге и не поверить? И до него уходили куда глаза
глядят новгородские охотники. Так закладывались дальние пригороды.
Около бывалого охотника сбивалась ватага. Первые десятки ходили по
домам, кричали на торговище, звали новых товарищей.
Иной чесал затылок по целой неделе. Хочется пойти, но как же бросить
нажитой домок? А соблазн точит, как пилой. Можно вернуться с бременем
дорогих шкурок и сразу поправить хозяйство.
А молодые ребята, не выделенные отцами и бессемейные, решались
быстро. Такие хоть сейчас готовы в любую ватагу. Иные подговаривали
девушек: <Пойдем, любушка, будешь ходить в соболях...> Новгородские
девушки тоже вольница.
К найденной Доброгой реке нет водной дороги. Ватага сбивалась ко
времени санного пути. Они уже согласились между собой, выбрали старост. А
договариваться о снастях и припасе ватажные выборные пришли к боярину
Ставру.


2

Они торговались с боярином. Ватаге нужны сани, кони, зерно, оружие,
теплая и прочная лопотинка. У Ставра всего найдется не на одну ватагу. И
он не отказывает. Какой будет расчет с боярином? Об этом-то и идет спор.
Ставр хотел иметь в добыче равную долю с ватагой. Каждая вторая
шкурка из всех взятых должна быть боярская.
- Простой счет, верный расчет, - говорил Ставр. - Сколько времени там
ни пробудете, между нами все пойдет в равных долях.
- Много хочешь, - в ответ усмехался Доброга. - Знаешь, сколько там
зверя?
- Много, много хочешь, уступай, боярин, - поддерживали ватажного
старосту другие.
Ставр поглаживал подстриженную холеную бороду и ласковым голосом
убеждал мужиков:
- Где же много хочу? Вы, люди разумные и бывалые, подумайте. Вы же не
малые дети, вы хозяева.
Боярин льстил ватажникам. Больше половины было молодых парней. Ставр
уговаривал:
- Думайте, думайте. А мясо, добытое на мою снасть? А рыба, ловленная
моими же снастями? А дома, которые вы поставите моими же топорами,
теслами, долотьями и стругами? Ведь все ваше будет! В них не будет моей
доли. А пашни, что засеете моим зерном? Что родится, то и ваше, я не прошу
моей доли. Где же я хочу много получить?
Так и спорят час, другой. Ватажники - свое, а у боярина на каждое
слово есть умный ответ.
Доброга начал сердиться:
- Ты дома в тепле и сытости будешь сидеть боярин. А нам ломаться в
лесах и болотинах, в нужде, труде, голоде. Чего же ты с нами равняешься!
Ставр качал головой и укоризненно смотрел в глаза ватажному старосте.
- Дак вы же думайте, люди, - вразумлял боярин, - без моей
снасти-припаса ватага не дойдет до места, не наловит зверя. Знать, главное
во всем - моя снасть. Или нет? Что ты, охотник, сработаешь голым?
Доброга махнул рукой, встал и пошел к двери. За ним тронулись и
остальные выборные от ватаги.
- Стойте! - боярин повысил голос. - Куда метнулись, экие шуты-обломы.
Стой, вам говорят!
Ватажники вернулись и вновь расселись. Ставр кивнул своим молодцам,
чтобы поднесли ячменного пива и меда. Ребята намочили усы и слушают,
что-то им еще боярин скажет.
Ставр улыбнулся и понизил голос, будто хочет втайне сказать самые
важные слова:
- Вы смекните, разумные, что не всем бывает удача. В лесах ли, в
реках и болотах вы сгибнете, побьют ли вас чужие люди - и все пропало. Мне
не только что прибыли не будет, все мое добро пойдет прахом.
Доброга еще ласковей улыбнулся, чем боярин, и согласился:
- Тут-то мы с тобой, именитый боярин, и окажемся в равных долях. Наши
кости и твои копья будут вместе лежать...
Боярин оспорил Доброгу:
- Не так ты судишь. Вам лежать в покое, а мне считать убытки.
Доброга так расхохотался, что закашлялся и еле отдышался:
- Мы, боярин, в нашу ватагу берем всех удалых людей. Нет отказа и
тебе. Пойдем с нами! Ляжем вместе, и тебе не придется горевать от
проторей!
Ставр потемнел и дернул себя за бороду:
- Меня ты не учи уму-разуму. Я ученый!
Опять Доброга встал, и все остальные за ним сгрудились к порогу. И
опять Ставр их не отпустил. Боярин вскочил и закричал:
- Экие вы, сосновые головы, вязанные лыком, непонятливые! Ступайте
все за мной.
Боярин повел ватажников по клетям. Под руками боярских молодцов
загремели дорогие железные изделия, и у ватажников разгорелись глаза. Один
берется за топоры, другой присмотрел рогатину, кто нацелился на меч, а кто
напялил на голову кованый шлем.
За первой клетью всей толпой ввалились во вторую. В ней хранились
охотничьи снасти, проволочные силки, прочные зверовые капканы - и
новгородского и иноземного дела. Шли дальше и осматривали котлы и котелки,
окованные и кожаные ведра, оловянные и медные миски, конскую сбрую,
кафтаны, штаны, сапоги, дубленые полушубки, тулупы, шубы, шапки, рукавицы.
Богатые товары у боярина. Ватажники мякнут. Чего еще, пора с боярином
бить в руки, там разберемся. Сами пальцы, как крючки, цепляются за хорошие
вещи и не хотят расставаться. Товарищи незаметно подталкивали Доброгу,
шипели:
- Соглашайся.
Ставр приговаривал:
- Я не поскуплюсь, дам все, что нужно. И коней дам, и молодых коров,
и двух бычков для приплода.
И все же Ставр не уговорил. Ватажный староста молча пошел со двора.
Ватажники потащились за Доброгой. Повесили они носы: ведь иные первый в
жизни раз вволю подержали в руках то, что до сего дня лишь глазами щупали.
Ставр налетел на Доброгу с поднятым дубцом:
- Эй! Чтоб тебя Перун рассек молнией, забил в землю громом! Ты упрям
и неподатлив, как дубовый корень. Моя половина в мехе, а ты говори срок.
Уступил-таки боярин и согласился иметь половину в добыче не вечно, а
на время. Но и на это Доброга не пошел. Староста грозился, что пойдет к
Колту, к Пелгу или к Чагоду. В Новгороде найдутся и другие богачи, кроме
Ставра. Торг закончили уже при свечах. Договорились, что ватага за все,
что заберет, заплатит четверную цену против обычного торга. И пока ватага
не выплатит долга, все добытые меха пойдут Ставру без всякой утайки. Когда
же расчет закончится, то ватага свою добычу пять лет не будет никому
продавать, кроме Ставра.
Боярин сам написал на коже договор. Под ним подписались Доброга и еще
один ватажник, Отеня. А остальные закоптили на свече большие пальцы и
поставили печати.
Ставр не сумел навечно закабалить ватагу, но все же остался доволен.
Были довольны и ватажники. Боярин желал им удачи и счастья и поил медом
досыта. А Доброге вдруг взгрустнулось. Он вспомнил товарищей, которые
погибли в лесах, вспомнил, как достаются нехоженые места. Он пил пьяный
мед, чтобы забыть прежние труды и думать только о новых.
У Доброги побаливали и грудь и бока. Осенью ему случилось кашлять
кровью. Зима сразу принесла облегченье.
Кто привык искать новые места и топтать нехоженую лесную землю, тот
дома не усидит, пока его носят ноги и дышит в груди душа. Доброга знал,
что за зиму ватага уйдет далеко и ему полегчает в лесном раздолье.


3

Ставр отпустил повольников и в сопровождении старшего приказчика
Василько прошел в обширный спальный покой своего дома.
Боярин был озабочен и как будто недоволен. Чем же? Не уступкой против
запроса, на которую его вынудил упорный охотник Доброга. Ставр был не
жаден. Торгуясь, он играл уменьем победить человека в трудном состязании
ума и воли, напряженных желанием выгоды. Повольники не сердили боярина, и
его раздражение было напускным. Ставру нравился умный и напористый
Доброга.
Повольники и вправду могли погибнуть, безвестно исчезнуть в неведомом
Черном лесу. Это не заботило боярина. Богатству не должно лежать под
спудом, его доля - бегать по белу свету. Сегодня убыток, завтра - прибыль,
в торговых делах они родные братья.
Ставру стало скучно. Не отобрать ли из своих приказчиков и
захребетников сотни две с половиной лихих молодцов и не погулять ли с ними
по нехоженым лесам да по безыменным рекам? А?
- Что скажешь, Василько? Пойду-ка и я с доброй дружиной то ли на
полуночник, то ли на восход, покажу нашим мужикам, как берут новые земли.
Что?
- Князь шутит, князь играет словами, - полувопросительно ответил
старший приказчик и любимый наперсник боярина.
Родом из Фессалии, Василько лет шесть тому назад пристал ко двору
Ставра. Грек был года на четыре старше своего тридцатипятилетнего хозяина,
силен телом, ловок умом, грамотен по-гречески и по-русски. Забравшись в
Новгород из Херсонеса Таврического, Василько начал дело на свои и на
заемные деньги. Он вложил все серебро в хлеб и разбогател бы с одного
удара, но перегруженные зерном лодьи в бурю затонули на Ильмене. Васильку
за долги грозила вечная кабала. Ставр выкупил у заимодавцев ранее
приглянувшегося неудачника-грека. Боярин ценил ум и способности Василько и
не имел от него тайн.
- А ежели не шучу? - продолжал боярин.
Василько зажег последнюю свечу в пятигнездном шандале, и покой ярко
осветился. Следуя правилам греческих софистов, которые советуют уклоняться
от прямых ответов, пока собеседник не откроет полностью свою мысль,
старший приказчик ответил вопросом на вопрос:
- К чему же князю искать счастья в далеких лесах? Разве мой князь
отчаялся быть счастливым в своем Городе?
Ставр был не слабее грека в игре словами. Он сказал:
- Тебе так нравится Город? В нашем Городе слишком легко горят дворы и
дома, когда их хозяин не умеет ладить с соседями.
Это был жестокий намек. Одновременно с гибелью хлебных лодей в
Новгороде сгорел нанятый греком двор с последним имуществом. С основанием
или без основания, но Василько обвинял соседей в поджоге.
- Князь, князь, - укоризненно молвил грек, - к чему так говорить, к
чему? Ах, если бы мой князь захотел, тогда в этом Городе ему было бы не
тесно, а широко-широко...
- Ты опять за свое!
- Да, да. Но я стою не за свое, я - за тебя, мой князь, - и Василько
горячо продолжал: - Прошедший час не убыток в делах, его не воротишь и не
покроешь никакой прибылью. Страшно терять время. А храбрость потерять -
всего лишиться. Мой князь теряет время. Мой князь никогда не лишится
храбрости, я знаю его львиное сердце. Увы, у моего князя великие мысли, но
он не хочет решиться. Мой князь говорит с нурманнами и с другими людьми
окольными словами, а сам...
Василько замолчал. Глядя на него, каждый сказал бы, что грек смущен
собственной смелостью. Но он лишь испытывал своего господина.
- Продолжай, - разрешил Ставр.
- О, мой князь, к чему? Мудрые египтяне утверждают, что пояс богини
Изиды, которая оплодотворяет страну Кеми, может развязать только рука
мужчины. Ты мужчина, но ты не хочешь. Ты испытываешь себя и других. К
чему?
- Чтоб знать.
- Что знать, что? В Новгороде есть один общий закон для всех людей,
лучших и худших. Это бессмысленно. Должны быть два закона. Лучшие должны
давать законы худшим.
- Продолжай.
- В Новгороде худые мужики-вечники своими голосами перевешивают волю
и голоса лучших людей, как камень перевешивает золотые монеты. Это
бессмысленно. Новгородские старшины зависят от прихоти темного веча. Это
бессмысленно.
- Да, - подтвердил Ставр. - И в Новгороде не так будет. Будет один
князь. Не Город им, а он будет править Городом.
Василько метнулся к боярину:
- Наконец-то мой князь захотел!
- Да. И не сегодня лишь.
Грек опустился на колени, и Ставр положил ему руку на плечо:
- Я буду с терпением ковать будущее, как те цезари и кесари, которые
год за годом в безвестном молчании тянули лямку воина-наемника. Слушай,
Василько, отныне день за днем, лето за летом я буду пропускать через мои
пальцы новгородцев, я буду цедить мелкой сетью мутное людское море. Знай,
я не поспешу. Я выберу день, который я сам подготовлю...
- Да, да, да...
- Я не желаю зла новгородским людям. Я отсеку лишние вольности
Города, как для пользы больного у него отнимают часть тела. Я найму, я
позову нурманнов. Да, я начну подниматься и на их спинах. Я буду в
Новгороде как Марий и Сулла, я соединю их в одном моем лице. Я буду первым
новгородским кесарем...
- Итак, мой князь... - подсказал Василько.
- Итак, я разделю старшин, я разделю бояр и купцов, я разделю
мастеров и прикормлю простых худых людинов, я разобью мысли городских
бойцов-ротников...
- Да, да... - кивал Василько, - да. Мой князь мудр, он прав. Годы
труда - века власти.


4

После договора со Ставром ватага спешила кончить последние сборы. За
всем наблюдали ватажные старшины. Внутреннее устройство каждой
новгородской ватаги следовало привычному образцу городского уклада.
Избирали главного старосту и нескольких походных.
Ватажный староста получал большую власть, все были обязаны слушаться
его приказов без споров и оговоров. Если спустить одному, другому дать
потачку и третьего помиловать, то ватага может пропасть. Слабость
ватажного старшины приводила к тому, что ватага рассыпалась, как
разлетался по ветру стог, сложенный дуром. На Доброгу полагались и ему
верили.
В ватаге разный народ. Прибились и несколько женатых мужиков. Есть
опытные охотники, на которых возлагается общая надежда. А больше всего
идет молодых парней - младших людей, как их зовут в Новгороде. Им
наскучило слушаться старших в больших семьях, им хочется на волю, а отец
не дает выдела: <Ты еще мало поработал на род>. С отцом нельзя спорить и
некому на отца жаловаться. В большой семье и сила большая. По старому
новгородскому обычаю отцы не препятствуют сыновьям уходить повольничать.
Полагаясь на бывалого и честного Доброгу, даже строгий Изяслав без
шума отпустил одного из младших сыновей и племянника. В Изяславовом
хозяйстве хватало рук, пусть молодые повидают дальние земли.
Еще до света ватага спустилась на волховский лед. Старшины в
последний раз оглядели обоз и сочли возы и людей. Забрезжил день.
Ватажники начали класть земные поклоны Городу, родным и друзьям, которые
вышли проводить. Кто смеялся, а кто и поплакал.
- Э-гой! Пошли! - зашумел Доброга.
Лошадушки влегли в хомуты и качнулись влево, вправо, чтобы оторвать
примерзшие полозья. Обоз заскрипел, полозья заныли.
Вслед махали и кричали:
- Возвращайтеся!
- Родных углов не забывайте!
Ватажники откликались:
- А вы к нам!
- На хорошее житье!
- На богатые ловли!
Вот и голосов не стало слышно. Ватага большая. Уже не видно передних,
а задние все оглядываются и оглядываются. Придется ли еще увидеть родных
людей и Город?..
Всех ватажников набралось около двухсот, а возов - до пяти десятков.
Впереди бегут лыжники, чтобы осматривать дорогу по запорошенному льду и
прокладывать путь саням. В хвосте другие лыжники следят за обозом, который
идет в середине ватаги.
Так и пойдут все время, каждый на своем месте, охраняя и сторожа себя
и всех. Хотя сейчас ватага идет своей землей и никто ее не обидит, но где
же и учиться походному ремеслу, как не дома. Малая ватажка может и
спрятаться и убежать, а у большой ватаги вся сила в порядке.
С обозом ехали двое Ставровых приказчиков для наблюдения за отдачей
долга. А рядом с родным и двоюродным братьями шла Заренка. Отец и мать
отпустили девушку проводить братьев и погостить у родных, которые жили в
новгородском пригороде Ладоге на Волхове, близ озера Нево.


Глава третья

1

От озера Ильменя до озера Нево волховские берега обжиты. На удобных
местах лес сведен и землица пошла под посевы.
Богатые земельные владельцы крепко живут на больших огнищах. Жилые
избы, клети, хлева и крытые дворы собраны в кулак и спрятаны за тыном.
Издали видны толстые черные бревна, заостренные на концах. Над ними
теснятся, как опята или овцы, присыпанные снегом крыши.
Большие рода или друзья сели починками. На починках хозяева стараются
ставить избы вплотную. Задние глухие стены сходятся вместе, как одна. А
впереди дворы закрываются тыном. Ворота прочные, и калитки так узки, что
едва пройдешь. Внутри же починков хозяева сообщаются один с другим через
дверцы в оградах. Можно весь починок пройти насквозь и подать соседу
помощь. На починках живут крепко.
Однако новгородцы не боятся садиться и в одиночку, односемейно,
заимкой. Они не любят заранее томить мыслью о том, что кто-то может их
обидеть. На полюбившемся месте новгородец рубит избу двумя глухими стенами
наружу, а окнами и дверью - во двор. От глухих стен хозяин отводит ограду
и замыкает усадьбу. Этого достаточно для защиты от зверя, а от людей нужно
полагаться на себя, а не на стены.
Весь Волхов течет под новгородским надзором. Летом береговой
огнищанин любит причалить к каравану на челноке, чтобы послушать людей и
сменять чего-нибудь для хозяйства. А зимой встречает обозы.
Доброга хотел дойти до озера Нево за четыре дня. Староста наблюдал,
чтобы передние держали правильный шаг, а задние не оттягивали.
На ходу следовало присмотреться к людям. К ватагам всегда пристают и
те, кто не знает своей силы. Таких нужно вовремя отбить. Чем дальше, тем
больше они будут в тягость и товарищам и себе.
Поэтому-то Доброга с помощью походных старост с первого дня потянул
ватагу во всю мочь. Поднимал людей затемно и вел до поздней ночи. Никому
не позволялось присаживаться на тяжело груженные возы - он берег не людей,
а лошадей.
В ватаге нашлось около двадцати девушек и молодых женщин. Им тоже не
давали потачки: назвался груздем, так полезай в кузов! Все они бежали на
лыжах, и по одежде их не отличить от мужчин.
Ватага ночевала прямо на льду. Сани ставили в круг, лошадей - в
середину. По очереди сторожили, а спали на снегу, как выводок серых
куропаток. В первые дни не варили горячего, довольствовались домашними
подорожниками.
Ватажный уклад строже городского. За каждую малую провинность
полагается строгое наказание. А за большую вину могут лишить и жизни. В
Новгороде нет обычая казнить смертью. За каждую вину по Правде назначается
вира. Но и в Городе бывает, что на вече обозленный народ забивает
преступника насмерть.
Не думает молодежь о дурном, не ждет худого от жизни. Заренка не
отставала от братьев. Все-то любо девушке, так бы она и бежала до самого
края Земли! Ее радуют и морозный воздух, и скрип саней, и говор
ватажников, и заснеженные берега, и черные леса, и избяные дымки починков
и заимок.
Когда кто-нибудь бежал к ватаге навстречу, девушка прибавляла шаг:
- Что-то мне стало зябко.
А если прибрежный житель догонял ватагу, то Заренка останавливалась и
оглядывалась.


2

У Доброги распрямилась спина, и он больше не кашлял. Ватажный
староста совсем оправился от осеннего недуга. Он точно родился на лыжах.
Доброга среднего роста, такого же, как Заренка. У него широкая шелковая
борода, не черная, но и не светлая, чистое лицо, румяные щеки, глаза
веселые и на языке всегда готово умное слово. Он не знает ни устали, ни
покоя. То остановится и, щупая рысьими глазами, пропустит мимо себя всю
ватагу, то пристанет к кому-либо и пробежится рядом, поговорит. Знакомится
со всеми.
Доброга любит молодок и девушек, ему теплее около них. И они его
любят. Он споет песню, сшутит шутку, расскажет небылицу. С веселым
человеком хорошо, не хочешь, а рассмеешься. Доброга шутит не обидно. Его
знают, как мастера играть на гудке.
- Гудок-то свой взял?
- Взял, да не про вас он, - ответил староста, а сам примечал: этот
парень что-то слабоват. Не прошло и полдня, а он, как рыба на берегу,
ловит ртом воздух.
- А для кого же гудок? - не отстают молодки. Знают, что староста
припас, чем повеселить людей.
- Как придем на реку, буду играть в лесу. Там живут соболихи, они
великие охотницы до гудка. Сейчас прискачет и с себя сама шкурку стянет.
На, мол, тебе, охотничек, за то, что меня, забытую и печальную, хорошо
потешил.
- Знаем, уж знаем мы, какие тебе соболихи снятся! - смеются женщины
на старосту, а тот предлагает парню:
- А ну! Давай бежать наперегонки. Осилишь меня, гудок твой. А он у
меня дорогой, заговоренный.
Парень не признавался в своей слабости и отшучивался:
- Ладно тебе, Доброга. Владей своим гудком, он мне не нужен, я и так
соболих наловлю.
А волховские берега уходят и уходят. За ватагой ложится на лед
широкая, наезженная дорога.
Слегка снежит. Небо затянуто, и большого холода нет. Люди греются на
ходу, сбивают шапки на затылки, суют рукавички за пояса и развязывают
завязки на тулупчиках. Тепло.
По-над берегом кто-то бежал наперерез ватаге, на круче пригнулся и
прыгнул вниз. Аж завился белой пылью и покатил по льду. Ловок! Он завернул
и оказался в голове ватаги:
- Кто староста?
Доброга как услышал, побежал вперед. Не один. С ним вместо слабого
парня погналась Заренка. Рядом бегут. Нет! Девушка вырвалась вперед,
Доброга отстал. Всем развлечение. Народ шумит:
- Ай да девка! Ишь, шустрая! Наддай, наддай!
Шалит Доброга, дает девушке поблажку. Во весь рот ухмыляются старые
дружки ватажного старосты: Доброга известный мастак! Заренка же бежит и
бежит. Девичьи ноги легкие.
Староста нажал и пошел рядом. Сказал Заренке:
- Не спеши, задохнешься.
Нет, девушка дышала ровно. Она только сверкнула на охотника черными
глазами и прибавила ходу. И Доброга прибавил. Так и добежали в голову
ватаги, будто в смычке. Поиграли и будет.
Незнакомый человек бежал к ватаге. Заренка остановилась, чтобы
пропустить ватагу и встать на свое место.
- Ну, девка! Хороша! С такой не пропадешь, - одобряли Заренку
ватажники. Она не отвечала, будто ей в привычку гоняться на лыжах с лучшим
охотником.
Доброга на ходу беседовал с пришлым парнем, кто он, что умеет. Парень
еще с осени слыхал о ватаге и хочет с людьми идти.
- Собирайся, догоняй ватагу, - разрешил староста. Не последний
человек просится в ватагу, будут по пути и еще приставать. О новых будет
решать ватажное вече, а старосте этот парень понравился.


3

Опять ватажный староста скользит лыжами рядом с Заренкой,
рассказывает о далеких лесах, безыменных реках, о непуганых зверях и
птицах. Бывалый охотник знает тайные озера в глухомани, где в лунные ночи
удальцам случалось подсматривать белых водяниц. Водяницы играют,
нежатся...
Смельчак крадется в челноке, веслом не плеснет. Только руку протянет,
чтобы схватить, а уж их и нет. Они обернулись белыми кувшинками, озерными
розами, а в воде, где они плескались, ходит одна рыба. Потянешь кувшинку
за длинный стебель, а водяница его снизу тянет, играет с тобой.
А иной раз водяницы оборачиваются лебедями. Нужно знать слово. Это
заветное слово на заре, после первой весенней грозы, раз, лишь один раз в
своей жизни молвит лебедке лебедь. Это верное слово знает и дикий гусь.
Услышав, лебедка повторяет слово и на всю жизнь слюбляется с лебедем. Вот
почему так крепко брачатся и лебеди и гуси.
Если же человек подслушает это слово, запомнит и скажет водянице, его
она будет. В ней сразу сердце заговорит, ей холодно сделается в воде, и
она, больше ничего не боясь, сама вся потянется к человеку. Тут ее и бери.
Она сделается верной женой, откроет любимому все водяные и лесные тайны и
живет с ним, не стареется, такая же, как в первую ночь на озере.
Но с человеком водяница живет только летом. Когда вода начинает
подергиваться первым льдом, любушка уходит вглубь и спит до весны.
Водяница берет от человека зарок, чтобы он хранил ей верность и в
деле и в мыслях. Кто нарушит зарок, больше не увидит любушки. Зиму он
проживет спокойно. А летом, проснувшись, водяница ему не даст покоя. Она
будет рядом невидимо плакать горькими слезами. От них неверный человек
чахнет, пока не сгибнет совсем.
Все, затаив дыхание, слушали Доброгу. Сам же бывалый охотник и
вправду вспоминал лунные блики на озерах, белые руки и прозрачные тела
дивных купальниц. Он скрадывал весенние лебединые тайны, слышал и слово,
но не сумел ни запомнить его, ни повторить.
- Ан ты, Доброгушка, водяницу-то покинул, что летом чахнул, а зимой
она тебя отпустила? - задела старосту бойкая молодка. Она шла с мужем и
заранее приревновала его к водяницам.
- На что мне водяницы? Я и без них хорошо проживу! - засмеялся
Доброга и побежал вперед.
Убежал староста, и Заренке сделалось скучно. Она не слыхала таких
слов, какие знает ватажный староста, и не видала таких людей. Она
задумывается, а о чем - сама не знает. Какая же девушка разберется в своем
неопытном сердце?..
А Одинца все нет как нет.


Глава четвертая

1

Одинец шел лесом и тащил за собой санки. Широкий лубок был высоко и
круто загнут, и на нем был закреплен лубяной кузов. Такие санки на
сплошном и широком полозе легко тащить без дороги. В коробе лежало
приданое молодца и запас еды на дорогу. Сверху привязаны лыжи.
Снега мало, земля припорошена едва на четверть и видны былки. Где
бугорок - там гриб-дедовик, где холмик - там домик спящих муравьев.
Лычницы шоркали, и под снегом похрустывал сушняк. Близкий звук не
уходил, он будто оставался на месте. В лесу тихо, как нет никого. Морена
сковала и воздух.
Тсарг с меньшим парнишкой провожали гостя. Девка было метнулась, но
отец на нее цыкнул.
Версты две они шли молча, каждый сам по себе. Тсарг с сыном то
обгоняли Одинца, то отставали. До самой разлуки не сказали ни одного
слова. Наконец Тсарг взял Одинца за плечо.
- Иди так, - и мерянин показал на сивер. - Будешь идти так два дня
или три дня, все едино. Потом еще три дня пойдешь на полуночник. После
опять ступай на сивер. Смело топчи землю и дни считай. Гляди, день на
третий, на четвертый ли и выйдешь на большую реку Свирь-Глубокую. Она
течет из Онеги-озера Звонкого в Нево-озеро. По ней ватага та пробежит.
Ладно... Иди!
Одинец упал на колени и ударил доброму человеку лбом.
- Иди, иди, - тихо сказал мерянин, - ладно тебе. - Он сам низко
кланялся Одинцу, а парнишка Тсаргов от сердца отбил земной поклон.
Встали и повернулись: Одинец - на сивер, Тсарг - на полуденник, - и
расстались. Потом Тсарг оглянулся Одинец шагал саженными шагами, и за ним
прыгал лубок. Шибко идет!
- А-ой! - закричал Тсарг. - Много-много шкурок накопишь, приходи!
Откупишь виру, у меня жить будешь!
Одинец запнулся, снял шапку и махнул: слышу, мол. Опять зашагал...
А Тсарг все глядел - большой парень, сильный работник... Эх,
уходит!.. Над рысьей шапкой, которую Тсарг дал Одинцу, торчали, еще
прибавляя роста, лук и навешенная на спину рогатина. На другом краю поляны
Одинец чуть обернулся, махнул рукой, и нет его больше, совсем ушел.
Пора и Тсаргу, у него много дел. Мерянин пустился вместе с сынишкой
большим кругом проверять капканы и силки, вынимать добычу и наново
настораживать стронутую снасть.
У старшего большие заботы. Семья держится его приказом. Семья - сила.
Рассыплется семья - каждый обидит. Но приказ старшего без ума ничего не
стоит. По присловью - кривую спину не выпрямишь кафтаном и глупую голову
не украсишь шапкой. Тсарг шел и в уме отсчитывал все будущие денечки -
кому, что, как и когда делать. От дум тяжелела голова.


2

А Одинцу нипочем. Одна не болит голова, а болит - так все одна.
Оружие хорошее, силы достаточно, и ему сам леший был не брат. Он шагал и
шагал в деревьях и поросли, выбирая дорожку для лубяных санок, поглядывая
на мох и сучья, чтобы определить путь и не сбиться в серенький денек,
когда по небу не поймешь, где полуночь, а где полдень.
В середине дня беглец присел на повалившееся дерево, съел кусок
вяленого мяса и - дальше. Усталости нет, ну и ступай.
Встретилось широкое болото, куда шире того, через которое Одинец
осенью пробирался к Тсаргу. Желтел тростник с черными бобышками, под
снегом темнели кочки, и голый ракитник стоял, как обгорелый. Щедрая клюква
до весны спряталась под снегом. Окон не видно, зыбун затвердел.
Не верь болоту и зимой. Болотная жижа густа и тепла. Там, где к
кочкам, камышу и к кустам ветер подбил снег, в самые лютые морозы не
замерзает вода.
Пора становиться на лыжи. Охотничьи лыжи короткие, шириной же в
четверть. Передки распарены в бане, заострены и выгнуты. В них были
высверлены дырочки для поводка, чтобы легче вертеться в лесу.
Теплый зыбун еще дышал. Иногда на лыжном следу снег сырел,
прихватывая санки. В таком месте, эй, не стой, ступай вперед. Но и бежать
не беги, не зевай и сильно не дави, лыжи вынесут.
Вот и конец болоту. Одинец поглядел назад. Широкий малик от лубяного
полоза петлял, но нигде не рвался. Веревочка к Тсаргову огнищу, ее еще
долго будет видно. Засыплет новым снегом, отпустит оттепелью, малик
постареет, но всеж зоркий глаз его найдет. А что впереди? Чего же зря
терять время, иди да иди.
До этого места мысли Одинца летели назад. Все думалось о Тсарге и о
его семье, как он жил с ними. Добрые люди. Думалось о возвращении Тсарга
из Города, что он сказал и как, не медля часа, принялся собирать Одинца в
путь. А девка, дочь Тсарга? Пустое дело. Вот если бы подменить ее на
Заренку... Заренка!
Мысли Одинца оторвались от Тсарговой заимки и полетели вперед.
Пятнадцать фунтов серебра - большое богатство, но ведь и оно собирается по
золотникам. Тсарг сказал правду. Набрать побольше мехов и оправдать виру.
Небо густо посерело. Парень зашел в пихтач и выбрал дерево, подсохшее
на корню. Чтобы не было жарко, он сбросил тулупчик и нарубил пихтовых лап
на постель. Сухое дерево он свалил, сбил сучья и надколол бревно
припасенными в поклаже клиньями. Потом он приподнял его на сучьях и развел
костер под хлыстом.
Он расстелил пихтовые лапы вдоль готовой нодьи, чтобы не лежать на
снегу. Костерок разгорелся, из хлыста закапала смола, и надколотое бревно
приняло огонь. Теперь дерево будет само себя досушивать и кормить огонь
без отказа. Пламя сгрызет бревно до самого комля.
За делом сгустилась ночь. Здравствуй, темная! У, нодьи светло и
тепло. Одинец растопил в котелке чистого снега бросил горсть крупной муки
и щепоть соли, опустил кусок вяленого мяса. Каша поспела быстро, и
самодельная ложка дочиста выскребла котелок.
Свет от нодьи ходил по непроглядной стене, показывал и гнутые,
щетинистые лапы, и сизые стволы, и волосатый мох на ветках. На огонь
налетела сова, бесшумно порхнула туда и сюда, метнулась, и нет ее. Одинец
смотрел вверх, как из колодца. Наверху плясала и мигала звездочка.
Ой, звездочка, все-то ты видишь, все-то знаешь, но не расскажешь. А
близка ты... Опустилась, ясная, и повисла над самой лесной вершиной.
Влезть и достать рукой. Нет, обманывает, не долезешь до нее. Чтобы
дотянуться, нужно построить невиданную башню.
Одинцу мнилось, что он рубит лес и ладит башню до самого неба. Вот и
звезды. Они литые из чистого серебра.


3

Телу стало холодно и дрожко. Одинец проснулся. Огонь по нодье отошел,
пора перебираться за теплом.
За лесом небо видно плохо и нельзя рассмотреть, как звезды
повернулись кругом своей Матки. А нодья говорила, что минула уже немалая
часть ночи. Теплая нодья тлела, как свеча, оставляя за собой голую,
посыпанную пеплом землю.
Одинец переполз по пихтовой постели против огня. Здесь хорошо,
подставляй спину в одной рубашке, спереди прикройся тулупчиком и спи, как
в избе.
Первый сон силен и быстро борет человека. Второй ленивее и туманит
понемногу, подходит, отскакивает. Нодья шипела и потрескивала под зубами
огня. Огонь доберется до конца бревна и опять куда-то скроется, будет
ждать, пока огниво не выбьет малую искорку из кремня на варенный в печной
золе древесный гриб - трут.
Кругом тихо. Кажется, что крикни, и голос пойдет до самого Тсаргова
огнища, до Изяславова двора в Городе. Но попробуй крикнуть! Лес примет
твой голос и спрячет. Лес быстро глушит человеческий голос, он любит
другие голоса. Он подхватывает и несет весенние птичьи свисты, щелканье,
гульканье, гоготанье, цыканье, гуканье, блеянье, бормотанье, тарахтенье и
каждый вскрик жаркой и бурной птичьей любви.
Зимой сонному лесу тешиться нечем. И он затягивает в дремоте
тоскливую песню: <Холодно, голодно, ах, а-ах, уу-ах, тошно, у-о...>
Зимняя песня начинается сверху и тянется поверху. Дрожкая и зыбкая,
но вместе и острая, она режет сердце серпом. На втором колене дикая лесная
песня расползается шире и опускается, уже не летит она, а лезет по чаще. А
на третьем колене глохнет, будто втыкается в вязкое болото.
Эх вы, ночные зимние песни! Вас поет не счастье, не радость, не
любовь. Вас поет нужда, но об этой нужде никто не запечалится и ничья рука
не протянется помочь. Эта нужда злая, и утоляется не трудом и лаской, а
живой кровью и теплым мясом. Ей никто не верит, никто не разжалобится.
Злую песнь тянет бездонное волчье брюхо, поет несытое волчье горло.
Одинец слушал сквозь дремоту. Волчья ночь еще не пришла, волки еще боятся
огня и человека. Пусть воют.


4

Нодья догорела одновременно с первым светом. Одинец поторопился
сварить кашицу. Его сборы были недолги. Встал - и весь тут.
Он черкнул ножом по древку рогатины - поставил бирку за пройденный
день. Он торопился. Лесные пути неровны. И быстро бежишь и зря теряешь
время, когда запутавшись в глухомани, петляешь зайцем. В красном сосновом
раменье легко, в еловом труднее, а в чернолесье приходится тащить санки на
себе и лезть медведем напролом. Наломаешь спину и ищи обхода.
Для нодьи пригодно не каждое дерево. На все нужно время и время, а
зима шла к солнцевороту, и ночь борола день. Одинец старался не терять
коротких дневных часов.
Дважды выходил он к чьим-то огнищам. Он ничего не боялся, сидя у
Тсарга, а теперь думал, что его могут опознать, и делал большие обходы.
На шестой бирке Одинца застигла злая метель-поползуха. Он построил
шалаш, ухитился ельником, чтобы не засыпало, и отсидел, как зверь в
берлоге, два дня. Метель навалила по пояс рыхлого снега, а Одинцу
приходилось тащить салазки.
Просветы открылись на четырнадцатый день и беглец вынырнул из лесов,
как сом из водяной глуби.
На пустошах торчали обгорелые пни после пала, издали поднимался живой
дым.
Починок был поставлен на высоком речном берегу. Надо льдом вверх
днищами лежали расшивы и челноки. На реке кое-где около прорубей
копошились люди.
Одинец скинул рукавичку и посмотрел на руку: черная, закопченная
дымом и сажей. Он подумал, что и лицом он весь почернел. Кто узнает
такого?
Толкнулся в калитку. Хозяйка ответила, что мужа нет дома, а без него
она не пустит в дом чужого. Ну и леший с ней... Постучался рядом, и его
впустили, хотя и здесь не было мужиков: кто в лесу, кто пошел в Загубье,
новгородский пригородок, кто возится на льду и достает сига, тайменя,
ряпушку, хариуса, снетка голавля-мирона, тарань, язя, плотву.
Словоохотливая и радушная хозяйка объяснила гостю, что не ошибся он,
нет, как раз и угодил на реку Сверь, или Свирь, она же Сюверь, что значит
Глубокая...
- А из Новгорода повольничья ватага проходила ли?
- Не было такой, не было. Мы бы увидели. А слух ходил. Новгородские
сильно сбивались идти зимним путем на восход от Онеги-озера. Так это,
точно. А не видали ватагу-то. Мимо ей идти, одна ей дороженька, по нашей
Сювери-Глубокой. Где же тебе товарищей ждать тех, голубь, как не здесь-то?
Живи.
Когда Одинец жил у Изяслава, на него нередко находило безделье, и он
отлынивал от дела, меняя его на забавы. С первого дня жизни у Тсарга
пришла перемена, руки все время просили работы. Парень соскучился по
звонкой наковальне и по горновому пламени. Новый случайный хозяин оказался
сереброкузнецом. В ожидании ватаги Одинец помогал ему лепить из воска
серьги, застежки и наручные кольца, снимать формы и отливать красивые
безделки.


Глава пятая

1

Старый новгородский пригород Ладога, что значит Приволновый город,
стоял за тыном, на высоком берегу Волхова, недалеко от озера Нево. Ватага
прибыла в Ладогу на четвертый день.
Старосты объявили дневку, отдых лошадям и людям. После Ладоги путь
пойдет по невскому льду до Свирского устья. Нево летом бурное, а зимами
вьюжное, его нужно одолеть за один день.
Повольники рассыпались по дворам Ладоги. Заренка с братьями пришла к
родным. Там поднялся дым коромыслом. Хозяйки захлопотали, принялись топить
печи. Мужики были рады бросить обычные дела ради гостей, почали новые
липовые кадушки, потчевали дорогих гостей медом, пивом, не забывая и себя.
Одна Заренка сидела смутная и грустная.
Хозяева не удивлялись на молодежь, которая оставляла семьи, меняла
родное тепло, отцовскую заботу и материнскую ласку на широкую даль без
мысли о том, что ждет впереди.
Отрастив крылья, птенцы улетают из гнезд, набравшись силы, медвежата
оставляют медведицу. У всех одинаково. Разрастается семья и бросает от
старого корня новые побеги. Так по разуму, но сердце чувствует иначе.
Заренка с тоской обнимала своего брата Сувора и, положив ему на плечо
голову, говорила со слезами:
- Куда ты идешь, как будешь жить с одним Радоком?
Двоюродный брат Заренки Радок старше ее на два лета, а родной брат
Сувор старше почти на три. Сувор такой же смуглый и черноволосый, как
сестра. Эти две веточки Изяславова ствола вместе росли и всем делились, не
имея тайн. Сувор крепко дружил с Одинцом, не препятствовал ему и сестре
любиться и горевал, когда Одинца выгнали из Города. Не стало Одинца, еще
больше Заренка прильнула к Сувору. Девушка шептала брату:
- Я не хочу возвращаться домой, хочу идти дальше с ватагой.
- А как же без спросу оставишь мать и отца?
- У них и без меня есть кого любить.
- Дорога будет тяжела, сил у тебя не хватит.
Заренка вспыхнула, у нее сразу высохли слезы:
- А сколько баб и девок идет с ватагой! Что я, хуже других?
Если ответить по совести, то Заренка не хуже, а лучше многих. Едва
научившись ходить, она не отставала от Сувора. Он с топором, и она тут:
<Дай, я потяпаю>.
Сувор с луком, и она тянет за тетиву с той же ухваткой. Они вместе
гребли на челноках и вместе переплывали саженками Волхов, не боясь
быстрого течения и мутной глыби широкой реки. Сильная и упорная, Заренка
следом за Сувором проходила мужскую науку.
Не мог Сувор ни отказать сестре, ни согласиться с нею и ждал, чтобы
скорее минула короткая дневка.


2

Но дневка затянулась. К утру закурились застрехи, и дым погнало
обратно в избы. С каждым часом вьюжило все сильнее. Небо замешалось, и
наступил такой темный день, что стало впору зажигать свечи, лучину и
носатые фитильные плошки, налитые маслом.
Доброга собрал своих походных старост судить о ватажных делах. Из
кожаной сумки-зепи Доброга доставал берестовые листки. Каждый листок
выбран из лучшей, чистой бересты, тонко расщепленной и расправленной под
гнетом. На них бывалый охотник начертил шилом пути, которыми он
возвращался в Новгород с неведомой реки.
Длинная дорога легла не на один и не на два листка. Доброга подбирал
их на столе один к одному не зря. На одном уголке каждого листка буковка
показывала порядок, а на другом был выжат шилом крестик, обозначающий
небесную Матку.
Доброга размыслил положение избы на Матку и раскладывал свои листки.
На них были нарисованы речки, ручейки, болота, озера и озерки, леса, рощи,
поляны. С листа на лист ползла змейка дорожки. Все видно, и все понятно.
Кто с умом, тот не потеряется. А глупый, тот и в трех соснах заблудится.
Доброгина речь не для глупых.
Слушая своего ватажного, походные старосты опасались пропустить
нужное слово или проронить свое лишнее. Если чего сразу не понял, то лучше
постарайся сам сообразить, а переспрашивать умей невзначай, чтобы не
показать себя глупее других.
У новгородцев острые языки. За вздорный вопрос прозовут недомекой,
тяжкодумом, дуботолком или выдумают обидное прозвище. Оно, того и гляди,
так прилипнет, что не отделаешься.
Доброга это знает, поэтому не торопится, повторяет и возвращается
назад. Он хочет все нужное как долотом забить в головы своих подручных.
Много, много всего случается в лесных странствованиях. Ватага не может
держаться на одном человеке. Должна быть готова замена.
Мужики сопят-посапывают, теребят бороды, слушают, думают. На
берестяных листах Доброгиных расставлены метки и обозначены дни хода. До
озера Онеги ровная дорога, по льду. Это известный путь. Доброга отметил
удобные для ночлегов леса и починки. Ватажный староста положил в
шестнадцать дней дойти до восходного берега озера Онеги. На дневки он
добавляет четыре дня. Да еще может задержать случайная непогода. Всего
будут идти по двадцати пяти дней.
После озера Онеги начнутся настоящие труды. В Черном лесу нет никого:
ни русских-славян, ни веси, ни чуди, ни югоры. Одни бобры на ручьях
поставили плотинки и затопили лес. На сухих релках растет красное раменье
- сосна, ель, вековечная пихта. Начинаются соболиные гоны, много оленя,
лося, бортевой пчелы, глухаря, рябка, тетерева, медведей и волков. На
озера и болота веснами приходят несметные рати водяных птиц. В Черном лесу
нет и нет человека и нет водных путей. Доброга с товарищами пробивались
летом и расплачивались жизнями.
Сколько же времени придется идти Черным лесом? Если бы бежать, как по
льду, то дней пятнадцать. В летнюю пору будешь мучиться дней семьдесят или
восемьдесят и все равно не пройдешь ни обозом, ни многолюдством. И зимой,
хотя топи закованы, нет ни прямой, ни легкой дороги. Придется и
прорубаться и делать обходы. Глухомань. Доброга клал на Черный лес не
двадцать и не двадцать пять, а все тридцать дней. Это не беда. Там много
зверя, и там ватага будет сама себя кормить охотой.
Добрались до двух последних берестяных листков. Вот и острожки, в
которых хранятся шкурки, собранные Доброгой и его погибшими товарищами.
Рядом пробежная вода, никем не виданная безыменная река. На ее берег
ватаге следует прийти до дня весеннего солнцестояния, до поры злых
предвесенних вьюг. На речном берегу ватага будет до лета валить лес,
ставить срубы, долбить челноки, готовить расшивы и охотничать на зверя и
птицу.
А ветер все выл и выл над Ладогой. Старосты разогнули спины, вышли на
крытый двор и на улицу. Крепко напала поползуха. Дуром закрутила. Что же
делать? Сидеть на месте, в Ладоге. На открытом невском льду вьюга так
закружит, что навеки успокоишься в сугробах. Дневка продлится. А пока -
обратно в избу. Думать о дороге и о новых местах. Чем больше думаешь, тем
больше думается. Как на новом огнище: одну лесину свалил, за ней стоит
другая.
На полатях лежали ребятишки. Слушая взрослых, они боялись
пошевелиться. Долго еще будут ребятишки между собой обсуждать ватажные
дела и завидовать старшим. А подрастут, и сами расправят крылья.


3

Третий день крутила непогода. Доброга зашел в дом, где Заренка
коротала время с братьями. Староста, весь в снегу, весело выбирал сосульки
из бороды. С ним в избе сразу стало тесно и шумно.
Хозяйка по обычаю поднесла гостю ковш с брусничным пирогом на заежку.
Доброга пил без опаски. У него голова крепкая, держаный хмельной мед ему
придавал силу. Он запрокинул голову и вылил в себя мед, как в кувшин.
Крякнул и пошутил с невеселой Заренкой:
- Что ты, девонька, завесила глазки ресницами? Не печалься. Братцы
вернутся и тебя, как боярышню, оденут соболями и бобрами. А осядут на
новом месте, так ты приходи к ним. Они будут большими владельцами,
поставят широкие дворы, а тебе приготовят доброго и богатого-пребогатого
жениха!
Девушка не отозвалась, и Доброга не потребовал ответа. Он знал
женское сердце. Не вышло сразу, и не приставай, не нуди, заводи другую
речь. Девки, как жеребята: взбрыкнет, и ищи ветра в поле. Он расспрашивал
Сувора и Радока, какое ремесло они знали, как умели владеть оружием, как
охотничали кругом Новгорода, как ловили рыбу. Хорошие парни, о них ничего,
кроме хорошего, не скажешь. Одно слово - Изяславовы. Беседа сошла на
охотницкие были. Доброга говорил, не глядя на Заренку, но чувствовал, как
девушка его слушала. Ватажный староста не ошибался. Заренка не встречала
людей с таким ярким, будто дневной свет, словом, как Доброга. Он говорил,
а она как видела все. Она невольно сравнивала Доброгу с молчаливым
Одинцом, и тот отступал, казался мальчиком рядом со зрелым мужчиной.
Ватажный староста не красил повольницкую жизнь. Он не забывал сказать
о мелкой мошке - гнусе, которая точит живую кожу, лезет в рот и в нос, не
дает дышать. Воды не напиться: пока успеешь донести к губам ковшик, мошка
уже плавает поверху, как отстой сливок в молочном горшке. Лесной комар
летит тучей, застилает небо, и его рукой не отмахнешь. В начале лета от
комариных укусов у человека отекают руки, шея, лицо. Но потом привыкаешь.
Комары жалят по-прежнему, а опухоли нет. А лесные речки только и
подкарауливают человека, чтобы утопить. Омуты, бочаги, колодник...
Сувор и Радок согласно кивали. Знаем, мол, не боимся.
- Слышишь, как? - спросил сестру Сувор.
- Не все же по ровному ходить, - коротко ответила Заренка.
Как будто ничего не слыхав, Доброга продолжал рассказывать о ловлях и
охотах, о звериных повадках. Он передавал сказания о медведях, которые
похищали баб и девушек и усыпляли их корнем сон-травы, чтобы они не могли
зимой убежать из берлоги. Он рассказывал о схватках с коварной
рысью-пардусом, о поединках с медведями и летом и зимой. Говорил о том,
как он четыре дня ходил по следу медведя, который погубил в Черном лесу
его товарища, и как в отчаянной борьбе со злобным зверем отомстил за
друга.
Он разгорелся, но соблюдал свою честь: не привирал и не придумывал.
Мало ли он повидал! Если все вспомнить, ему одной чистой правды хватит на
всю долгую зиму.
Он собрался уходить, и Заренка вышла за ним. За дверью, с глазу на
глаз, девушка спросила ватажного старосту:
- Не прогонишь меня от ватаги, если я с вами пойду?
Доброга усмехнулся:
- Не боишься, что тебя медведь украдет?
Девушка вспыхнула и топнула на старосту ногой:
- Не смей, не пустоши! Другую украдет, а я не дамся! Дело говори!
У Доброги пропал смех. Он протянул к девушке руку, будто о чем
попросил, и тихо сказал:
- Не в шутку говорю, а в правду, по чести. Трудно будет нам,
трудно...
- Мне - не трудно, - отрезала Заренка.
Староста взглянул, точно ее увидел в первый раз:
- Что же, иди. Я не препятствую.
Он вышел на улицу. Пусто, темно, вьюжно. Все живое попряталось,
собаки и те молчат. Вымер пригород. Снег сечет лицо, а Доброге радостно,
ему непогода - ничто! Он потянулся, расправился. Он чувствовал свою силу,
будто совсем молод, будто прожито не сорок лет, а двадцать, и по жизни еще
не хожено, будто в его жизни все может быть наново, и все - в первый раз.
Эта девушка, Заренка, родилась на свет не для шутки и не для легкой
забавы. Такая и сильного согнет и на вольного наденет путы. И - ладно!


Глава шестая

1

Ватага, пережидая непогоду, отсидела в Ладоге три дня. К вечеру
третьего дня метель прекратилась, небо прояснилось, и по улицам прошли
старосты с криком:
- Сбирайся! Выходи!
Навалило рыхлого, пухлого снегу. Под ним залегло озеро Нево с
зелеными водами, с бездонными ямами, со скользкими скалами, с серыми и
желтыми песками.
Ватага выползла на озеро, построились и тронулись. На ровном снегу не
было следа, повольникам пришлось пробивать первую дорогу на
Свирь-Глубокую.
Погляди на серых гусей в их высоком полете. Сильные птицы тянут
дружным косяком и беспрестанно меняются. Кто летел в острие клина,
отстает, уступая свое место другому. Видно, и в небе, как в снегу,
приходится пробивать путь, и умные птицы делят труд.
Ватага полетела по озеру, как гусиный табун. Впереди трое повольников
на широких лыжах пахали борозду. За ними трое других припахивали, а за
теми остальные уминали и накатывали доплотна. И обоз катился, как по
улице. Лошадкам было только и труда, что пятнать копытами твердую дорожку.
Новгородцы умели ходить зимой, и им не были страшны никакие снега.
Чем больше бывало в ватаге людей, тем скорее она бежала.
Головные менялись в очередь. Соскакивая с ходу в снег, они пропускали
лыжников и, став перед обозом на умятый след, отдыхали на легком ходу,
пока вновь не оказывались в голове. Со стороны казалось, что ватага бежит
бегом, а по сторонам все стоят и стоят столбиками люди.
После вьюги мороз крепчал. Пройдя ночь, утром ватага остановилась
перевести дух. Шапки, бороды и длинная шерсть на лошадях заиндевели. Над
ватагой стелился туман. Солнышко поднялось красноватое, как желток
печеного яйца, и в дымке. Видно, и его морозец пощипывал за ясное личико.
На полудне легла темная полоса - лесистый берег озера. А впереди
острый глаз мог различить сизое облако - губу глубокой реки Свири. На
левой руке сплошь до самого неба стелился снег. Все белым-бело, засыпано
серебряной пылью с синими искорками. Нет, не все.
- Глянь-ка! - показывал один из бывалых людей молодому парню. -
Видишь?
Парень смотрел, сомневаясь, и спросил:
- Там? Чернеется. Не то рукавичку кто на снег бросил?
- Рукавичка!.. Такая рукавичка будет с тебя ростом. Это водяная
свинья - нерпа вылезла подышать. До нее знаешь сколько ходу будет? То-то!
Повольники переговаривались, отдыхая, и Нево не молчало. Вздохнуло, и
издали пошел гул. Ближе и ближе гудело, под ногами треснуло и смолкло.
Это во сне с боку на бок повернулся Невский Водяной, от него пошла
волна и качнулся лед. Старому чудится Весна.
Придет тепло, разломает крышку, и озеро поцелуется с вольным ветром.
Заиграет оно, забьется волной, поднимется пеной, а в пене и сам Пучеглазый
запрыгает, распустит зеленые волосы, зашлепает щучьим хвостом и
перепончатыми лапами. Ему буря люба. Хитрый. Играет, а сам зыркает белесым
глазом на небо, как бы и его самого невзначай не зашибло громом. Он ловок:
молния чуть сверкнет, а он уже спрятался, на дне отсиживается. Спи до
своего срока, Озерский Хозяин. Тебе еще долго придется отлеживать бока.
Нагоняя ватагу, от Ладоги по проложенному следу бегут люди. Отсталые.
С ними и новые могут быть. Решили до срока никому отказа не давать. Пусть
идут, показывают себя и знакомятся с коренными ватажниками.
Заренка идет с братьями. Они в Ладоге сказались родным, что девушка
еще немного проводит парней. А на самом деле она переволила братьев и
обошлась без разрешения Изяслава.
Родительская власть велика, и родительской волей, как сноп жгутом,
держится семья. В роду дети слушаются отца и матери до собственных белых
волос. Но вдали от глаз старших семейная связь горит соломой, молодые
стремятся уйти от родного дома, и их ничем не удержишь.
Так было исстари, и так будет всегда. Если бы не уходило из дому
молодое племя, кто бы подводил под Новгород новые земли, пускал в Черных
лесах новые палы и расчищал новые огнища?
Верно все, правильно... А все же прежде своего времени белеют
отцовские головы и слепнут слезами материнские глаза. Молодое сердце -
жестокое сердце. Ему жить, а всем другим - только стариться.


2

До ночи ватага успела достичь Свирской губы и пробилась через губу по
узкой шейке. На ночевку встали в Загубском починке, на свирском берегу. В
Новгородских землях все дороги считались от Города, поэтому так и называли
починок.
Река Свирь уже Волхова, берега пустынны и лесисты. От Загубья ватага
ночевала в лесах.
Ватажный староста быстро сдружился с братьями Заренки. Сувор и Радок
искренне гордились, что Доброга их отличал от других, и между собой
говорили о нем и старались ему подражать. С Заренкой Доброга говорил
редко, зато с братьями беседовал так, чтобы его слова девушка слышала. И
поглядывал на нее. Иной взгляд говорит не хуже слов.
Девушка ушла из Новгорода ради Одинца. Она видела и ждала его в
каждом новом человеке, который просился в ватагу. Кончился Волхов, Нево
позади, ватага идет Сюверью, Одинца нет и нет... Но хотя и не поздно,
Заренка не думает о том, чтобы вернуться домой.
- Утомилась, девушка? - ласково спросил Доброга, который незаметно
очутился рядом.
- Нет.
- Добро.
Они взглянули друг на друга, вот и весь разговор. Заренка не думала о
возвращении, ее не тяготила дорога. Она мужала с каждым днем. Быть может,
теперь она пошла бы с ватагой и не для Одинца. Доброга сговорился с
Сувором и Радоком: они на новых местах сядут вместе и будут вместе
охотничать. Но почему он не советуется с ней? Глупой, что ли, считает?
Заренка досадовала, но не могла не глядеть на Доброгу и не
прислушиваться к его словам. Ей нравились и голос, и лицо, и все ухватки
Доброги. В нем было все такое складное, ловкое, смелое. Красивое лицо,
гладкая золотистая борода, серые большие глаза, то суровые, то добрые.
Нельзя было понять, куда он речь повернет. А когда он говорил, Заренке
хотелось слушать и слушать. Одинец был другой: молчаливый и будто меньше
Доброги. Большой сильный парень казался девушке каким-то недорослым, когда
она по памяти сравнивала его с Доброгой.
Вдруг девушка услышала, как Доброга сказал Сувору:
- Пристал один парень, который осенью в Городе убил нурманна...
Ей стало жарко. Она догнала братьев и, едва не наступая на концы их
лыж, слушала. Ватажный староста говорил:
- Он жил в доме вашего отца, зовется Одинцом. Что о нем скажете?
Сувор обернулся и обнял Заренку:
- Вот не ждали, не гадали, что по дороге найдем твоего любушку!
И уж сам Одинец бежал к ним по чистому снегу рядом с ватажным
маликом, таща за собой лубяные санки. Он оттолкнул Сувора и облапил
Заренку. Молчит, не знает, что сказать, задыхается.
Заренка вырвалась:
- Пусти! Какой ты скорый!
Тем временем Доброга убежал в голову ватаги, будто его не касается.


3

На восьмой день после Загубья ватага остановилась на дневку в
прибрежном лесу. Повольники валили деревья, ладили шалаши из вершин и лап,
разметали снег и устраивали постели. Вскоре закурились нодьи.
В лесу стало шумно и весело. С первого дня, как зародился этот лес, в
нем не бывало такого.
Ватажники сушили и чинили одежду и обувь, варили горячее. Потом
началось первое походное вече.
Повольники выбирают своих старшин без срока. Так уже повелось, что
старшины служат, пока угодны людям, и в самом Новгороде, и в его
пригородах, и в ватагах. Доброга спросил, довольно или недовольно людство
им самим и другими походными старостами.
- Довольны, довольны. - Люди ответили дружно, и лес отозвался.
Все старосты скинули шапки, поклонились, и опять накрылись. Доброга
без шапки забрался на поваленное для нодьи бревно и, не торопясь, начал
речь:
- Нам остается ровной дороги до двенадцати дней. Когда пробежим озеро
Онегу, то простимся с гладкой дороженькой. С того дня мы пойдем тяжким
путем, будем ломать ноги в лесах. Ныне день короток и будет еще короче.
Светлых часов нам терять нельзя. С ночи до ночи не будем брать в рот
куска. Пора уже припрягаться к саням, нужно поберечь лошадей...
Доброга никогда не прикрашивал будущие труды повольников. В ватаге
один стоит за всех и все - за одного. Однако же никто за другого не
сработает. Когда ватаги сбиваются в Городе, такие речи обычны. Но в лесу
они звучат иначе, чем дома, под крышей.
Ватажный староста хотел смутить слабое сердце и укрепить сильное.
Свыше десятка тех, кто не рассчитал своей силы, уже повернули домой.
Старосты отбирали у отстающих все, что было получено от Ставра, и никого
не удерживали. На то и повольничество.
По Свири, по Нево и Волхову до Города лежит пробитый путь. Но когда
между домами и ватагой лягут лесные крепи, то слабый душой и телом человек
будет для всех тяжелым бременем. Таких пора отбить и повернуть домой, если
они сами не хотят уходить. И Доброга закончил призывом:
- Называйте, кого не хотите иметь в ватаге!
Люди отозвались не сразу, никому не хотелось лезть первым. Одно дело
сгоряча, в ссоре, свернуть скулу, другое - выгнать человека без гнева.
Отеня крякнул, прочищая горло, и назвал одно имя. Названный не ждал, что
скажут другие, и закричал:
- А я сам не хочу идти!
Отеня как в воду смотрел! Ватажники развязались. Порешили полтора
десятка людей повернуть назад.
Обсуждали и тех, кто пристал в дороге. Ватага отказалась от двоих
новых товарищей, которые были выгнаны из Города за воровство по чужим
дворам. А на Одинце запнулись, как о корень на лесной тропе. Ставров
приказчик заявил:
- Парня выдать назад в Город, чтобы на нем выправили виру городские
старшины!
Ватажники не могли понять, прав или не прав приказчик. Сувор и Радок
начали защищать друга, а он сам онемел от нежданной беды. Доброга оборвал
речи товарищей:
- Вы не так и не то говорите. Нечего Ставрову приказчику входить в
наши дела. Он не ватажник, а сборщик нашего долга, и ему нет голоса на
нашем вече. Одинец подрался с нурманном, что может случиться с каждым. Он
не вор и не насильник, на нем нет бесчестья. Ватага не городской пригород.
И было и есть, что в ватаги уходили изгнанные из Города. Парнище пришел с
хорошим оружием и снастью. И сам он не будет ватаге в тягость, он может
хорошо служить ватаге. Люб он вам или не люб, вот что решайте. А речи
приказчика забудьте!
После веча Доброга подсел к нодье Изяславичей. Одинец поблагодарил
старосту за заступу, за доброту.
- Не благодари, - возразил Доброга, - я не тебя, а правду защитил.
После прихода парня Доброга как будто охладел к Заренке и к ее
братьям. А сейчас он сделался таким, как в первые дни выхода из Ладоги, -
веселым, радостным. Одинец сидел хмуро, как обиженный. Он нашел время и
сказал:
- Этот Ставров приказчик от меня еще наплачется.
- Поберегись, парень, крепко поберегись, - сурово предупредил Одинца
ватажный староста. - Обоих приказчиков ватага взяла по слову. Обидишь его,
тебя людство не помилует.
Одинец замолчал. А когда староста ушел, он сказал ему вслед:
- Ладно тебе...
Заренке не понравились слова Одинца, и сам парень вдруг ей показался
совсем не тем, кем он был для нее прежде. И она его без стеснения осудила:
- Глупый ты, непонятливый.
И Заренка и Одинец оба были упрямые, неуступчивые. До этого случая и
дома они спорили не раз, но мирились быстро и отходчиво. Теперь же их
разъединила долгая и холодная размолвка.

 

Предыдущая - Следующая

Главная

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru be number one Яндекс цитирования