Часть вторая ЦЕНА ВЛАСТИ
Глава первая
1
В поле за Новгородом обильно лилась кровь, а в самом Городе было
тихо. Новгородские улицы пустовали, как ночью; не слышалось деловитого
шума трудового людства и на волховском берегу.
Брошенные, как бесхозяйные, праздно лежали вытащенные рассыхающиеся
лодьи и расшивы или скучно дремали в воде на привязках. И вправду -
бесхозяйные. Кто из владельцев бежал из Города, иной сражается против
своих в дружинниках князя Ставра.
Большая же часть горожан сидит по своим дворам, запершись на крепкие
замки и засовы. Хотят отсидеться от лиховременья и ждут исхода боя,
надеются, что свои сломают нурманнов в поле.
У пристаней и причалов, от которых отогнаны новгородские лодьи,
греются на солнышке черные драккары вестфольдингов. Викинги бережливы, их
драккары расчалены на два и на три якоря, а между бортами и обрезами
пристаней подвешены мочальные жгуты.
Сторожевые викинги валяются на палубах, спят. Проснувшись, трясут в
деревянных чарках меченые косточки-жеребья и бросают с клятвой, ставя на
кон свои доли еще не деленной добычи.
По бережкам шатаются бродячие псы. Свыкнувшись с тяжелым запахом
драккаров, бездомные кудлачи клянчат подачку и, не дождавшись куска,
трусят дальше, поджав хвост и наставя нос по ветру. Безлюдье.
Черно от народа только у нижних причалов. Там, без проводов и без
провожатых, собираются отплывать восвояси свободные ярлы Ролло, Гаук,
Гаёнг и Ингольф на восьми драккарах.
По сходням, переброшенным на борта с пристаней, проходили викинги и
усаживались на румы. Кормчие с подручными становились на свои места у
рулей, готовясь частой дробью бронзового диска приказать гребцам поднять
весла и ждать первого полного удара - греби!
Оставалось поднять якоря и сбросить с колод пристаней причальные
петли канатов, плетенных из китовой кожи.
Между пристанями и тыном берег был пуст. А с тына, затаившись как
зверушки, глазели запуганные нурманнами ребятишки. Малые дожидались
времени прибежать во двор с радостной вестью: <Иные нурманны уже уплыли!>
Дети не отрывались глазами от ярлов, которые одни стояли на берегу, и
перешептывались:
- Этот, в светлом доспехе, серебряный, что ли?
- А рядом с серебряным, гляди, бородища во всю грудь, а лица нет,
упрятано под шлемное наличье.
- Мне бы такой доспех да меч, как у бородатого, уж я бы...
Нурманны чего-то медлили, чего-то ждали, поглядывая на солнце, чтобы
узнать время. Уж плыли бы...
Вдруг серебряный нурманн выхватил меч и махнул им раз, другой. И все
нурманны с драккаров обратно побежали на берег!
Ребятишки покатились по дворам:
- Нурманны не ушли, раздумали!
А нурманны уже здесь, вышибают ворота и калитки топорами, врываются в
избы и клети.
Молодой ярл Ингольф и братья Гаук и Гаёнг, удовлетворившись
полученным от князя Ставра выкупом за свою долю добычи в новгородских
улицах, ушли бы попросту. Но Ролло предложил выждать, пока остающиеся в
Хольмгарде ярлы ввяжутся в бой с непокорными новгородцами, и тогда быстрой
рукой взять все, что попадется поблизости. Мысль понравилась.
В молодом владетеле Норангерского фиорда пробуждалось уменье
использовать обстоятельства и находить подходящий час, так удачно
примененное им в дальнейшем в землях королей франков.
В Городе находились конунг Скат, ярл Гаральд Прекрасный и ярл
Арнэ-фиорда Ингуальд. Они и несколько сот дружинников князя Ставра, как
уверенно предполагал Ролло, не смогут помешать быстрому грабежу.
Викинги разбежались мелкими отрядами по ближайшим улицам. Под угрозой
немедленной смерти сами хозяева открывали двери клетей и указывали
насильникам тайнички, о которых знали не все домашние. И на своих спинах,
подгоняемые остриями мечей, тащили на берег собственное достояние.
Вестфольдингам было некогда давать излюбленные примеры устрашения, но
все же дело не обошлось без крови. Кое-где горожане пытались оказать
тщетное сопротивление. Всегда были и есть люди, не терпящие видимого
глазами насилия, которые вдруг и как бы независимо от себя предпочитают
гибель унижению.
На Сливной улице вестфольдингов встретили в топоры, копья, мечи и
ослопы. В Детинце бесполезно заговорило опозоренное кожаное било...
Викинги, охранявшие другие драккары, взволновались раздражающим
зрелищем добычи, которая сама бежала к Ролло, Ингольфу и Гауку с Гаёнгом.
Многие из охраны решили на время оставить свои посты и развлечься грабежом
для себя.
По берегу потянулся томительный прелый дымок от непросохших после
ночного дождя соломенных кровель.
В Детинце молча злобствовали князь Ставр и конунг Скат. Выслав в
помощь ярлам свои последние силы, они ничем не могли помешать грабежу.
Если бы Ролло знал, как глубоко завязли в бою его бывшие союзники! Он
догадался бы захватить под добычу несколько новгородских расшив, их было
нетрудно стащить вниз по реке. Но следовало опасаться погони, которую
могло вызвать чрезмерное обогащение за счет чужих долей. И немало
вытащенного на берег имущества было брошено. Как менее ценное, ярлы
отвергли невыделанные кожи, сырое железо, посконные ткани, бочки меда,
женщин, тюки льняного волокна. На драккарах имелось не так много
свободного места, следовало выбирать лучшее среди богатейших результатов
грабежа.
2
В счастливый день удачного захвата Новгорода в Детинце с князем
Ставром встретились двадцать два свободных ярла.
На поле под Городом потерялся Зигфрид, владетель Расваг-фиорда -
счастье изменило Неуязвимому. Не стало владетеля Брекснехольм-фиорда
Гангуара Молчальника.
Новгородское оружие убило в бою владетеля Танангергамн-фиорда ярла
Мезанга, владетеля Граварна-фиорда ярла Адиля, владетеля
Дротнингхольм-фиорда ярла Скиольда. Их тела, как и тела многих викингов,
были принесены в Новгород.
В честном бою на равном оружии молодой ярл Ролло убил ярла
Гольдульфа, и четверо ярлов только что сами покинули союз и Хольмгард. У
конунга Ската недоставало уже десяти ярлов.
Никого не огорчала естественная и благородная участь павших с оружием
в руках. Никого не тревожила мысль о той же участи, которая, быть может,
ждала каждого, и в скором времени.
Ярлы встретились радостно, как после победы. Каждый знал совершенные
ошибки, к чему было говорить о них. Они рассказывали о собственных
подвигах, и только.
И они клялись, что теперь-то не уйдут так просто из Хольмгарда, не
удовлетворятся простой добычей. Море, встретив на берегу возведенную
человеком стену, бросается на преграду с особенной силой и разрушает ее.
Викинг не отступит, пока не сломит сопротивление. Не случайно скальды
воспевают упорство вестфольдингов. Скальды сами викинги и знают жестокость
души детей Вотана.
Выходка Ролло вызвала не негодование, а общее веселье. События были
слишком серьезны, чтобы ярлы могли взволноваться подобной мелочью.
Князю Ставру следовало поторопиться с набором новых дружинников для
пополнения убыли. Сами ярлы предполагали заняться погребением тела
Гольдульфа и погибших в сражении. Ушло много викингов, осталось достаточно
свободных драккаров, чтобы устроить балфор, погребение в огне на открытой
воде.
- А растрепанное новгородское войско не скоро оправится, если
оправится вообще, - утверждал Эрик Красноглазый.
3
С Ильменя тянул сильный ветер и гнал в волховский исток мутную
озерную воду. Вниз по реке катилась частая, крутая волна.
Четыре больших драккара шли на веслах против течения и волны. Каждый
тащил на ременном канате по одному драккару, превращенному в погребальную
лодью.
Из бортовых дыр висели свободные весла. Волны шевелили уснувшие
плавники морских драконов, и в мертвом царстве только весла, которые сами
скрипели и поворачивались в уключинах, сохраняли искру жизни...
Мертвый драккар... Убийца! Пойманный, уличенный, приговоренный к
казни. Нет, пышная процессия не скроет грязи преступления!..
На румах, отполированных усилиями гребцов, не было викингов. В своих
беспорядочных движениях рукоятки весел задевали дрова. Костры поднимались
выше бортов. Черно-красные паруса драккаров застилали дрова. В середине,
на кресле, наспех сколоченном подневольным новгородским плотником,
восседал ярл Скиольд.
Могучий и великолепный владетель Дротнингхольм-фиорда,
потомок Вотана, благородный юнглинг,
король открытых морей, победитель на суше и на море,
муж бесчисленных пленниц...
Ярл-скальд Свибрагер по очереди приближался на своем драккаре к
погребальным лодьям и, простирая руки, воздавал могучим голосом хвалу
трупам.
Ярлы не одинокими уходили в последнее плавание. Кругом теснились
викинги. От качки вестфольдинги кивали мертвыми головами, наваливались
один на другого, но не падали. Закрепленные жердями и веревками, викинги
сидели тесными рядами, еще плотнее, чем в боевом строю.
Славные победители, бесстрашные воины,
железнорукие, с черепами твердыми, как камень,
неутомимые в боях и в пирах,
вы привыкли спать в постелях побежденных,
обладать прекраснейшими девственницами,
пить вино из черепов врагов...
Мощный голос Свибрагера, вибрируя от вдохновения, побеждал шум ветра.
Вестфольдинги слушали и одобрительно кивали мертвыми головами, соглашаясь.
На коленях ярла Мезанга лежал оправленный в золото череп франкского
вождя Арторикса - чаша для пиров. Подобные чаши были и у других ярлов и их
свиты.
Перед бронзовыми дисками мертвых кормчих висели боевые топоры и мечи.
Раскачиваясь, они звонили странными беспорядочными голосами:
Вы топтали тело Имира, дочь ночи,
сестру света, мать животных, и мать людей
низких племен топтали вы,
благородные дети Вотана!
Так воспевал Свибрагер победы вестфольдингов на сухой земле, которая
носила все эти названия на пышнообразном языке скальдов.
Вы повелевали страной рыб,
вы разрезали живое поле,
попирали ожерелье островов
и мчались по пути лебедей, -
напоминал скальд о подвигах викингов в открытых морях.
Вы щедро кормили акул,
вы наполнили костями глубины морей,
и Луна делалась алой,
глядя в волны, вспененные драккарами.
Открылся Ильмень, безбрежный как море. И волна была как морская.
Ильменский Хозяин гневался на чужих, Синий Мужик толкал в черные груди
звериноголовые драккары, не хотел пропускать к себе.
При попутном ветре провожатые уже от истока пустили бы на свободу
погребальные драккары. Но Ильмень в союзе с ветром из земель кривичей и
радимичей воспротивился и защитил чистоту своего сердца от чужеземной
грязи.
Драккары вестфольдингов отошли от берега на версту, не более.
Чтобы огонь не сжег якорные канаты, их закрепили под водой за вбитые
для этой цели крюки в днища драккаров.
Завели якоря. Ветер потащил было оставленные погребальницы, но цепкие
якорные лапы впились в дно. Огорчившись, Ильмень запенился и заплевался.
Проходя мимо бал-фора, викинги щедро забрасывали драккары зажженными
факелами. Не пожалели даровой смолы и сала, чтобы напитать дрова, и все
вспыхнуло разом.
Дым заволок полнеба.
Под палубами нечеловеческими голосами выли отвыкшие говорить
черпальщики. Их было восемь, по двое на каждом отправленном в бал-фор
драккаре. Их было по одному на корме и носу, восемь живых, раньше смерти
похороненных под низкими палубами, навечно прикованных к смрадным
гнойницам-черпальням, восемь людей, превращенных в такие же части
драккара, как бортовая доска или жгут для шпаклевки.
Они страдали недолго. Свирепо ударило пламя, раздутое гневным ветром,
который для несчастных черпальщиков ничего другого сделать не мог!..
Глава вторая
1
Новгородское озеро в старину называлось Мойским. Потом к нему
пристало имя Ильменя. Собственно же словом <ильмень> в старом русском
языке обозначали постоянный, не весенний разлив реки в удобном для того
месте.
Заполненная новгородским Ильменем впадина наливается многими ключами,
ручьями, речушками и реками, из которых исстари главными были ныне еще
существующие Ловать, Шелонь, Мшага, Псижа, Пола, Полисть, Порусья,
Перерытица, Переходь, Полиметь. Сделавшись по сравнению с прошлым
маловодными, эти реки сохранили свои прежние наименования. Стоком озера
как был так и остался Волхов, по-старому Мутная река.
И сегодня, как и встарь, летом, не обращая внимания на дела людей, в
камышовых крепях красавцы селезни, расставаясь с изношенным брачным
нарядом, роняют из крыла зеленые с синим зеркальцем перышки. А уточка,
забыв случайного супруга, незаметно пускает по воде пестро-серые перышки и
пушок; она всецело отдается заботе о наивысшей драгоценности, оставленной
в гнезде пылкой весенней любовью.
Ныне, как и в давно прошедшие годы, ветер и течение подберут все: и
пушинку, и бревно, и щепу, и хворостину. Всему, что носится по Ильменю,
только бы попасть поближе к Волховскому истоку. Волхов к себе и лодку
подтащит и плот украдет, - что ни дай, со всем справится. Коль не поймают
в Городе, так сплавит в озеро Нево. Он сильный, Волхов.
По озерным берегам Волховского истока новгородцы держали большие,
тянувшиеся на несколько верст лесные склады. Древесина сплавлялась по
речкам и рекам, о которых было помянуто, и плотами перегонялась через
озеро. У истока шел торг и дровами, и деловым бревном для построек, и
сухим, выдержанным под навесами лесом для поделок. Покупатели скатывали
лес в воду и гнали в Город плотами.
С началом сумерек присланные от новгородского земского войска люди
спешно вязали плоты. Небольшие: аршин восемь или десять в длину, аршина
четыре в ширину. На плоты грузили смешанную с пылкими липовыми лутошками
солому и заливали смесью жира, сала, дегтя и серы. Плотовщики собрались из
опытных рыболовов и судовщиков, опытных пловцов, которых не сразу утопишь
и с камнем на шее. Они оставляли на берегу всю одежду и, чтобы не
чувствовать холода, натирали нагие тела сырым бараньим салом.
Тем же временем нурманнские и княжеские дозорные, охранявшие
городской тын с полевой стороны, разглядывали, как с подходом ночи к
стенам приближались земские. Не собиралось ли недобитое новгородское
войско напасть в потемках? Нурманны накидали во рвы зажженных факелов,
отогнали стрелами и пращами дерзких смельчаков. Смеркалось. В поле
нестройно покричали: <На слом, на слом!> - но не шли.
Ставровы дружинники вслепую побросали в темноту из городских
камнеметов и самострелов камни и дротики. Новгородцы перестали шуметь, и
конунг Скат сказал князю Ставру:
- Они не ушли от города. Завтра мы их добьем до конца.
Никто из ярлов не верил в решимость подорванного и обескровленного
земского войска напасть на городские стены.
А у Волховского истока нагие плотовщики уже брались за весла.
Оттолкнувшись от берега, они отгребались, пока не замечали, что Волхов
начинает подсасывать плотики. Они окликались, поджидали других и
задерживали плотик, вновь подталкиваясь к мелкому месту.
Плоты копились и копились. Днем показалось бы, что все озеро близ
истока усеялось копнами, будто дошлые новгородцы научились и на Ильмене
сеять хлеб. Ночью же с берега вначале виделись пятна, а когда плотики
собрались, чудилось: тот берег придвинулся к этому, и Ильмень сузился в
речку.
- Э-гой! Плыви! - приказал голосом Гюряты темный берег. Плотовщики,
подталкиваясь в струю, заработали веслами. Поплыли и ушли, как растаяли.
2
Стояли нагие - в темноте не видно - и отгребались, избегая сбиваться
в кучи. Вытянулись длинными-длинными цепями...
Поглядывали на небо. Не было бы дождя, как в прошлую ночь! Нет, ясно.
Звездочки мигали, спрыгивали в воду и оттуда смотрели на голых. Как
веслом, плескалась рыба.
Невидимая волна подгоняла, заходила на плот и скатывалась, не в силах
смочить ни пропитанные жиром дерево и солому, ни насаленное человеческое
тело.
Лезли ребятишки ильменского водяного, озорно совали под весло
перевернутые хари, тащились за лопастью, ловили бревна камышовыми пальцами
и поворачивали, разглядывая со всех сторон.
Разгребаясь широченными ладонями, наползал сам Синий Мужик, издали
засматривая на голых. Узнав своих, он подталкивал волну, поддувал в спину
влажным холодным дыханьем и, без голоса, чтобы не выдать, нашептывал:
- Пошли, пошли ребятушки-и...
- Хорошо тебе, сам бы попробовал!
Что ты скажешь! Будто бы все стоишь на месте. Сам кружишься, а струя
недвижима. Застрял, что ли, на мели, и колдовская ночная тьма тебя морочит
и вертит?
Томилась душа, и на сердце становилось еще мутнее от голого,
беззащитного, как земляной червяк, тела. А заденешь себя за бок - чужая
кожа, скользкая, что снулая стерлядь.
На воде зги не видать, а волны смельчали, значит, им уж нет разгона,
значит, движется плот. Здесь глубь, сомовьи омуты. Их, мордатых, хорошо
брать на целого ворона, жаренного в перьях.
А весло работало и работало, плотики шли. Чернее ночи наползали
черно-угольные кручи берега, и струя забирала плывущих. Берег громоздился
все выше. Город. Здесь не нужно дневного света, все знакомо: каждое
бревнышко пристаней, каждый изгиб, каждый заливчик, камень, борозда,
промытая в этом году весенним потоком.
У пристани не задранный ли нос нурманнского драккара? На плотике в
соломе светится красный глазок. В глиняном горшке с пробитым дном, чтобы
жар дышал, тлели угли. Пора или нет? Что же ты, не оробел ли? А ведь сам
лез, никто тебя не звал, сам выставлялся, хвалился, что все знаешь и все
можешь. Волхов не ждет. Гляди же, очнешься под Городом!
Осторожно, не рассыпь угли. Так, раздувай. Не бойся согреть пальцы,
воды много, сумеешь остудить. Почему же ты так зябко задрожал, холодно
сделалось? Делай же!
Ты оробел, и тебе хочется бросить плотик на волю течения, река же
тебя не страшит. Ты умеешь грести сильными ладонями не хуже нырка с его
кожистыми перепончатыми лапками, можешь поспорить с белощеким гоголем и
хохлатой поганкой. Ведь это ты, спрятав голову в снятую с гуся кожу,
охотничал на разливах. Что тебе речные глубины! Мальчишкой ты, как
лягушонок, нырял на дно, находил склизкую лапу затонувшей коряги и,
зацепившись, дышал через тростинку, споря с другим желтоклювым, кто кого
пересидит. Ты с другими мальчатами возился днями напролет под слизистыми
речными обрывами и сотнями чалил в тростниковую корзинку колючих раков.
Однажды вместо рака ты схватил гадюку и завизжал на весь Волхов. Ручонка
опухла до самого горла, ты едва выжил и опять лез не давать ракам покоя.
Товарищей на плотиках много, без тебя сделают дело. Ныряй, твой дом
рядом. Пусть тебя, голого, примут за утопленника, за ночную
мороку-шишимору, которая, забрав под мышку собственную голову, зовет
живых, вещая близкую смерть.
Нет, ты не можешь оставить доброе дело. Борись со страхом и раздувай
угли. Пора начинать.
3
Небывалое и неслыханное померещилось викингам, охранявшим драккары.
По реке из воды таинственно зарождались огни. Красно тлея, они вдруг
разгорались, выбрасывая длинное серное пламя.
Возвращались вестфольдинги, погребенные на Ильмене! Гневно
отказываясь от мелкой озерной могилы, викинги хотели уплыть в открытое
безбрежное море. Нечеловечески блестящие, нагие - ведь погребальное пламя
слизало с их тел доспехи и одежду, - они лезли к драккарам в огненных
факелах.
Детинцевское било загудело к пожару. Очнувшись от сна - их и во снах
не оставляли нурманны, - очумелые горожане выбегали узнать, откуда и какая
новая беда стряслась на их злосчастные головы.
Не ранний ли рассвет, поспешный спутник летней полуночи, красил небо?
С реки тянуло смрадным жирным дымом. Гремя оружием и доспехами, к
берегу бежали нурманны, бежали с криками злобы и тревоги, тяжело топча
мостовые.
Выждав, когда промчатся нурманны, горожане, кто посмелее, выбирались
из калиток. Они, хозяева, крались по улицам родного города, как чужаки, и
озирались - куда бы метнуться, попав на нурманнов! А кожаное било
продолжало мутить душу.
Снизу, от темных улиц, верх берегового тына освещался страшным светом
пожара, и дозорных на стене как будто не было. Новгородцы карабкались по
лестницам и земляным откосам, ползли червями, как воры, и выставляли
лохматые нечесаные головы.
Гибло, пропадало, дымом уходило речное достояние - богатство Великого
Новгорода:
и низкие, дровяные причалы с поленницами швырка, долготья и мелочи;
и бревнотаски для круглого леса со складами, с причаленными плотами;
и рыбные пристани с посольнями, с коптильнями, с сушильнями;
и причальные помосты для иноземных гостей со сходнями, с дощатыми
клетями сторожей;
и купеческие причалы, где каждый оставлял под присмотром за малую
плату расшиву и лодью;
и посыпанные черной пылью, залитые смолой пристани
дегтярей-углежогов;
и хлебные причалы, где кормятся голуби, воробьи, вороны, сороки;
и мастерские, где умельцы-плотники строили расшивы и лодьи и сгоняли
их в реку по насаленным дорожкам;
и сами расшивы, лодьи, лодки, челноки, - все, все пропадало!
Уходило, рассыпаясь пеплом, богатство, исчезал труд дедов и отцов. В
пламени и чадной копоти вестфольдинги храбро спорили с огнем. Вцепившись в
просмоленное, налитое китовым жиром, дубовое тело драккара, они, вскрикнув
разом, выхватывали корабль на бережок. Звериная голова на носу пылала
свечой. Викинги сбивали огонь руками-клещами, плескали воду рогатыми
шлемами: казалось, могли и умели потушить пламя собственной кровью. И
спасали обгорелый обрубок.
Другие прорывались к драккарам сквозь охваченные пламенем пристани.
Опалив по пути через жаркую смерть волосы, бороды, брови и ресницы, с
мгновенно налитыми пузырями ожогов, вестфольдинги рассекали канаты,
отталкивались горящими факелами весел и отходили, увлекаемые течением.
Вокруг них огонь грыз борта, а они метали якоря и дырявили днища,
стараясь победить беду затоплением драккара. Можно было рассмотреть, как
позади завесы огня на тонущем драккаре викинги поднимали мачту для приметы
и рвали с себя доспехи, кафтаны, штаны, готовясь один на один померяться
силой с Волховом.
Ниже Города на реке догорали костры, а сверху продолжали прибывать
новые плотики. Они явно гнались за драккарами, опомнившиеся сторожа
которых успевали вовремя отойти от причалов.
Драккар тяжело и вразброд шевелил одной или двумя парами весел из
пятнадцати, а с кормы поднимался дымный язык и закрывал безнадежным
гребцам того, кто гнал утлый плотик с соломой, дровами и горшком с
горячими углями.
Сделав свое, плотовщики бросались в реку и скрытно плыли к
заволховской стороне. Головы ловких пловцов показывались и появлялись, как
озерные гагары.
Некоторые, подобно щуке за плотвой, гнались за спасавшимися вплавь
вестфольдингами. Подобравшись сзади, новгородец оплетал нурманна ногами.
Или он успевал вспороть горло врага коротким рыбацким ножом, или, не
справившись с сильнейшим, тонул вместе с ним.
Утренний рассветный ветер раздувал рдяные кучи углей. Вместо
пристаней торчали обгоревшие пни дымящихся свай, и горестный запах
пожарища проникал в каждый двор. Одни петухи беззаботно-горласто славили
Солнышко.
На том, заволховском берегу, перед сбежавшимися жителями загородной
стороны приплясывали голые. Вот один забежал по отмели в реку, повернулся
и, дразнясь, похлопал себя по спине.
Не до него! От Детинца звали прерывисто-хриплые рога, и там зашумел
тысячеголосый рев битвы.
Глава третья
1
Опасность грозила драгоценнейшему достоянию племени Вотана, огонь
подобрался к <Морским Соболям>, <Волкам> и <Пенителям Валов>, как на
образном языке скальды называли черные драккары.
Хотя в поле под стенами Города было неспокойно, но, бросив тын, к
Волхову побежали со своими дружинами ярлы Свибрагер, Альрик, Агмунд,
Ингуальд, Гардунг, Гаральд Прекрасный и Эрик Красноглазый. Вестфольдинги
спешили беспорядочными толпами, сталкиваясь в темноте на мало знакомых
тесных улицах.
Ярл Балдер Большой Топор заблудился и не мог выбиться из тупика. В
яростной поспешности викинги вломились во дворы, пробивали, ломали заборы
и стены. Как безумные, точно в непроходимом лесу, они крошили препятствия
дубинами, мечами, топорами, побили все живое, попавшееся под руку, - людей
и скотину и прорвались, оставив за собой развалины.
В Детинце остались многочисленные раненые викинги и с ними тоже
раненые ярлы Эвилл, Гунвар, Фрей. На стенах конунг Скат без размышлений
бросил Ставра с его уже немногочисленными дружинниками. О чем мог думать
старый ярл, когда огонь угрожал и его драккарам!
Скат с презрением оттолкнул сухопутного князя низкого племени,
который никогда не возвысится до благородной страсти к коням соленых
дорог, и исчез, назвав Ставра нидингом - трусом.
Напрасное оскорбление. Ставр был уверен, что уж коль земские
придумали пустить по Волхову горючие плоты, то мало что останется целым.
Пропадут и его собственные причалы, и расшивы, и склады. А драккаров
Ставру не было жаль. Раздраженный грабежом, который учинил Ролло, Ставр
понимал, что такое может и повториться. Пусть же сильно убавившиеся в
числе вестфольдинги потеряют возможность отступления. Тем крепче они
привяжутся к князю.
Князя тревожило, как бы земские, пользуясь смятением, не напали с
поля на Город, не сломали его ослабевшую дружину.
Волховский пожар освещал Город и слепил дозорных на тыне. После
вечерней тревоги земских не было слышно. Ставр тешил себя надеждой, что с
вечера земские дразнились лишь, чтобы оттянуть внимание от реки. Но
самозваный князь ошибся. Тараны ударили сразу в двое ворот, и затрещали
дубовые полотнища.
Ставр рванул холеную бороду: не на кого гневаться, как на самого
себя. Не однажды городские старшины судили, что и дерево иструхлявело, и
гвозди поржавели, и петли осели. Ставр, поспорив с Гюрятой, посмеялся над
плохоречивым старшиной:
- Чегой-то боишься ты и от кого хоронишься? Нам с поля не ждать врага
и не ждать ниоткуда. И год, и два, и далее простоят ворота.
Ныне не он ли, Гюрята, под воротами?
Внизу, в темноте, земские люди качали на ременных лямках тесаные
тридцатиаршинные кряжи. Ставровы воины били из луков и пращей. Латные
товарищи прикрыли таранных щитами, как твердой крышей, и эта крыша живой
черепахой, как сама, махала тараном. Новгородский князь слишком понадеялся
на нурманнов, не припас на тыне ни тяжелых камней, ни плах, ни горячей
смолы...
Ставр погнал дружинников в улицы заваливать ворота изнутри и
встречать земских мечом.
С шестого удара окованный железноголовый таран порушил одряхлевшее
дубовое строение ворот. Расходились, трескались, пятились полуаршинные
доски. С десятого - сломались петли и осевшие полотнища удержались на
одних накладных засовах.
- У-ухнем! У-ухнем!
Засовы рванулись из гнезд. Вместе с воротами таранные и латники
земских влетели на наставленные копья и рогатины. Улицу сразу заперло
телами и деревом, наполнило криком и стоном.
Зло лезли земские латники в собранных на ратном поле нурманнских
доспехах. Они потеснили дружинников, которых сзади бодрили сам князь,
бывшие старшины Гул и Гудим и излюбленные Ставровы советники бояре Нур с
Делотой. А что творится у вторых ворот, где воеводствовали бояре Хабар и
Синий вместе со старшим приказчиком Гарко? Оттуда дали весть: <Ворота
сбиты. Хабара посекли. Гарко посекли. Земские силят. Мощи нет. Синий
отводит дружинников к Детинцу>.
Пришло утро. Волхов пылал. Ставр велел отходить, едва поспели к
Детинцу. Земские чуть задержались, и ворота Детинца были запахнуты
вовремя. Эти ворота не как городские: недавно обновлялись. Доски были
набраны на толщину в пять четвертей, проложены железные полосы и укреплены
гвоздями со шляпками в четверть.
2
Земское войско не совершило тягостной ошибки, пытаясь с размаху, с
первого удара разбиться о крепкий Детинец. Зная, что сила нурманнов ушла
на пожар к Волхову, земские хлынули туда, к реке.
И в улицах встретились с извещенными вестфольдингами.
Предсолнечный свет показал викингам тех, кто лишил их драккаров.
Опаленные нурманны набросились на новгородцев как бешеные, хотели бы
пытать, терзать, мучить, но могли лишь сражаться. И они бились с
необузданной силой, которую до этого времени не вкладывали в расчетливое
осуществление набегов, единственной целью которых бывали грабеж и
обогащение.
Не забывая привычно изученного искусства боя, викинги, насколько им
позволяли улицы, строились, ударяли с обычным единством и отбросили
земских, беспощадно истребляя передних.
Бились между дворами. Перекрестки стали полями угарно-диких сражений.
В тесноте едва могли размахнуться и не рубили - кололи.
Опустивший копье или рогатину, уже не мог поднять оружие. И силой не
одной пары рук, а всем множеством страшно шел каленый рожон на толстом
древке, пока не ложился под тяжестью пробитых насквозь мертвых тел.
Слеплялись так тесно, что могли ударить лишь сверху рукояткой меча
или топорищем. Перехватив копье, превращали его в кинжал. Лучшим оружием
сделался нож, а терялся он - когтистые пальцы искали впиться в горло или
выдавить глаз; ступня, найдя ступню, мозжила кости. Били коленом, стянутые
как обручами в безысходной тесноте, подобно зверю грызли зубами.
Через скользкие от крови засеки, наваленные из мертвых и умирающих,
новгородцы лезли, не зная страха. Задыхаясь, хрипя и рыча, спешили,
спешили свалить, схватить, задушить, задавить, разорвать, раздробить,
растерзать...
Здесь совершались, как во многих русских древних и поздних боях,
великие подвиги самоотреченной личности, растворившейся в общем деле. Этих
подвигов никто не воспевал. И не мог воспеть тот, кто видел. Человечно и
справедливо, устрашившись нагой истины, такой летописец молчал. Или, по
истечении лет, описывая прошедшие годы, кратко вспоминал, как <простой
человек в посконной рубахе и с одним коротким копьем защитил свою родину
отчаянным мужеством лучше твердого доспеха...>.
А как действием пламенной души слабое, мягкое тело приобретало
беспощадно-жесткую силу железного тарана, как отвергалась самая мысль о
страдании и личной гибели? Это неописуемо. Здесь права слов ограничены.
Позволено лишь намекнуть, чтобы не затмить правду подробностями подвигов.
А все недосказанное сам человек обязан постичь своей душой и, без
содрогания, воскресить светлые образы героев.
3
Войдя в Город и неся ежеминутную тяжкую убыль, земское войско не
таяло, а росло. Горожане распрямлялись. Шагая из своих дверей, хозяева
вступали прямо в бой, искупали вину.
С крыш и со стен в нурманнов били котлы, горшки, кузнечные молоты,
клещи, литейные формы, заступы, ломы, тесла, тележные колеса, камни от
наспех разломанных очагов и все, что попадалось под руку.
Чтобы запорошить нурманнам глаза, ведрами метали золу. С крыш
скатывали грузные мясницкие плахи и бревна. По нехватке стрел и дротиков
целили поленьями. Подрубив изнутри, со двора, столбы, опрокидывали на
нурманнов тяжелые ограды дворов. И безоружные лезли под трупы в поисках
меча.
Из узкого оконца девичьей светлицы женщины вытолкнули тяжелый дубовый
ларец с приданым и свихнули толстую шею могучего владетеля Ретэ-фиорда
ярла Балдера Большой Топор.
Старики силились достать косой из подворотни нурманнскую ногу. Кто-то
ухитрился выгнать на нурманнов быков, запалив на их шеях и хвостах
смоленые жгуты...
Заволховские жители переправлялись через реку в Город на кое-каких
лодках, на обломках погоревших лодей и расшив, на сорванных полотнищах
ворот, на связанных по две и по три водопойных колодах и корытах. Они
застигли конунга Ската, который, не будучи в силах расстаться со своими
наполовину сгоревшими драккарами, запоздал на берегу с кучкой своих
викингов.
Старый владетель Лангезунд-фиорда продержался дольше всех. Подобно
певцу, который в старости хорошо поет без голоса, Скат, лишившись былой
силы, сохранил высокое искусство дивно владеть оружием.
Прижавшись спиной к борту своего навеки обмелевшего <Черного
Медведя>, неуязвимый расчетливый латник долго не подпускал бездоспешных
ребят.
Подростки издали камнями ошеломили конунга Ската и, торжествуя победу
над ненавистным нурманном, метнули его тело, закованное железом, как рак в
скорлупу, в догоравшую поленницу дров.
На три четверти растаявшие и растрепанные отряды нурманнов выбились к
Детинцу и ощетинились последним боем. Соблюдая боевое товарищество, на
помощь вышли из Детинца все раненые викинги, которые еще могли держаться
на ногах. Здесь-то владетель Драмменс-фиорда ярл Эвилл и веселый Фрей, ярл
Хаслум-фиорда, к ранам, полученным в сражении под Новгородом, прибавили
новые и бессильно остались на мостовой городского торжища.
Битва кончилась, и остывающие новгородцы ужаснулись своему Городу,
где на каждой улице бойня, где каждая рытвина налита кровью, где на каждом
перекрестке, как стволы на лесосеках, груды тел.
Во многих местах горели дворы. В голос плакал и стонал Город. В дыму
косым полетом вились вороны, дерзко садились на крыши и заборы,
высматривали.
Нурманнские тела и раненых нурманнов стаскивали на берег. Чтобы не
грязнить новгородскую землю чужой мертвечиной, их голыми кидали в реку.
Пусть добрый Волхов унесет их подальше, в озеро Нево. А оттуда пусть тот,
кого по пути не доедят раки и рыбы, добирается к себе домой по реке
Нево...
Как шашель в доске, как древоточец в лесине, как червь в яблоке и
обломок стрелы в теле, оставался Детинец с затворившимися нурманнами. Их
лучники и пращники помешали новгородцам подойти к телам вокруг Детинца.
Сберегая запас камней и дротиков, нурманны не били из камнеметов и
самострелов. Но знаменитые телемаркские стрелки так метко целились, что на
полет стрелы от Детинца никому не давали высунуть голову.
Городские мастера-плотники, кузнецы, токари, литейщики, кожевенники и
другие умельцы, созванные старшиной Щитной улицы Изяславом, принялись
размышлять и набирать материалы для постройки умных воинских
нарядов-припасов.
Глава четвертая
1
Мимо брошенных жителями приволховских заимок, мимо обезлюдевших
починков уходили ярл Ролло и его спутники.
Грозно рвались вниз по течению тяжело груженные черные драккары
вестфольдингов со страшными, безобразными чудовищами на задранных носах.
Мутная вода бурлила в глубоких бороздах за хвостатыми кормами, волна
плескалась на бережок.
Прошли - и как не было чужаков на Волхове...
У братьев ярлов Беммель-фиорда Гаука и Гаёнга не хватало гребцов для
смены, но их три драккара не отставали. Доли добычи уцелевших викингов
после заключительного грабежа увеличились почти вдвое, что заменяло
недостающих.
Перед Ладогой, будто нависнув над пригородом, драккары остановились.
Вестфольдинги поглядывали на низкий тын и малый Детинец Ладоги. Им Ладога
была не нужна, их задержало другое. От берега, больше чем на половину
Волхова ладогожане вывели заграждение из сплошных плотов, поставленных,
как видно, на якоря. Волховское течение загнуло полукружьем вязанные
мочальными канатами толстые бревна. За ними получилась обширная заводь с
собравшимися расшивами и лодками, на которых прибывало земское войско с
дальних онежских и свирских берегов.
Спереди Волхов приделал к бревнам ершистый вал из корья, мертвого
камыша, сучьев и прочего речного плавучего мусора - заграждение копило его
не один день.
У ладогожан не хватило бревен перехватить всю реку, зато они укрепили
заслон, понаставили дощатых щитов с козырями и бойницами. Стрелки засели
на загрузших плотах. Ждали нурманнов и на берегу.
Опытные вестфольдинги осматривались: несмотря на нехватку плотов,
ладогожане все же заперли стрежень. Течение, бурля, уходило под бревна. У
свободного берега Волхов струился незаметно, там мели, обычное продолжение
береговой пологости. Заграждение, отходя от крутого берега, перехватило
удобную для плавания, безопасную глубину. Видно, не нурманны над Ладогой,
а Ладога над нурманнами нависла...
Вестфольдинги построились в две нитки. Ближе к плотам пойдут пять
больших, а дальше от плотов, у мелкого берега, проскочат три меньших
драккара.
Не спеша, готовясь прикрывать гребцов щитами, драккары начали
сближаться с заграждением. Передними пустили братьев Гаука и Гаёнга на
двух больших и одном малом драккаре. У ярлов Беммель-фиорда не хватало
викингов, Ролло и Ингольф поддержат их сзади своими стрелками. Ингольф шел
вторым с одним большим драккаром и двумя меньшими. Замыкал Ролло на двух
больших.
Они спускались по течению, пока передние не оказались на расстоянии
четырех или пяти полетов стрелы от плотов. Тут кормчие часто забили в
звонкую бронзу, и драккары рванулись.
Осторожный кормчий Гаука правил так, точно хотел не проскочить, а
налететь на преграду. Зная, что ладогожанские лучники не пробьют борт
<Морского Коня>, а снизу вверх им неудобно целить, кормчий решил провести
драккар так близко, чтобы лишь не поломать весел. Выждав мгновение, он сам
вместе с подручными налег на правило руля, безупречно метко разворачивая
<Коня> по бревнистому краю наплавной плотины.
Тут-то и ударило в днище! Гребцы опрокинулись с румов, и кормчий
слетел вниз головой с кормовой палубы. Его подручные удержались за руль,
но сам ярл Гаук не удержался за шею <Коня>. Он камнем ушел на волховское
дно, как был: со щитом и мечом, в латах и поножах, в рогатом шлеме с
золотой насечкой на упрямой и жадной голове.
Бывалое днище <Морского Коня> треснуло. Разбрасывая плотно уложенные
тюки с богатой добычей и ломая румы, снизу просунулся толстый мокрый
зубище-бревно. Упершись в дно реки, оно приподняло тяжелый черный драккар,
толкнуло на другое такое же зубище и спряталось. В две расщепленные
пробоины яростно-хлынула мутная волховская вода.
Ни в чем не уступая брату первого места, Гаёнг шел на меньшем
беммельском драккаре во главе второй нитки. Кормчий <Соболя>, опасаясь
мелей, гнал драккар стрелой, рассчитывая проскочить возможный илистый
перекат.
Опытный мореход-вестфольдинг был прав - его ждала мель. <Соболь>
мчался под частый звон диска, истинный пенитель морей, и сам пронзил себя
бревном, как медведь, буйно напоровшийся на боевую рогатину без
перекладины. Конец окованного железом подводного зуба высоко выскочил над
бортами, и <Соболь> самоубийственно вгонял в себя бревно, пока не
проскочил над ним и не вырвал из расщепленного насмерть днища. <Соболь>
освободился и осел. Румы залило, кормчий бросил правило бесполезного руля.
На <Соболе> никто не успел сорвать тяжелые доспехи и никто не сумел
всплыть под стрелы ладогожанских лучников. Не было и ярла Гаёнга.
Наклонившись над хищным носом вестфольдингского <Соболя>, новгородская
сосна приласкала непрошеного гостя, и он побежал по дну в последний раз
поспорить с братом, кто собрал больше славы и кого Отец Вотан будет громче
приветствовать за столами Валгаллы.
Несколько викингов <Морского Коня> решили глупо воспользоваться
лишним мигом жизни и покупали этот миг, цепляясь за плоты в ожидании
новгородской дубины.
2
В тот самый день, когда ладогожане сначала слушали на своем вече
гонцов самозваного новгородского князя Ставра, а потом всем скопом топили
в реке неудачливых послов и нескольких преждевременно объявившихся
пособников, не то трое, не то четверо мастеров обсуждали простую, нехитрую
шутку:
- Если лесину от хлыста затесать остро, а на комель навязать камень и
затопить? Комель встанет на дно, а вода подымет острие. Добро ли будет?
- Не добро. Острие повернет по воде, и нурманны сверху уйдут без
всякой помехи.
- Не добро...
- А навязать под острие поводок с якорем? Вот она, лесина, и встанет
против воды.
- А острие подтопить поводком, чтобы его наружи было не видать!
- А острие не оковать ли?
- Худа не будет.
...Кормчие Ролло вовремя остановили оба драккара норангерского ярла.
Драккары же Ингольфа оказались в опасной близости к ловушке, и его большой
драккар едва не погиб. Гребцы успели пересесть лицом к носу и дать
обратный ход. Страшное острие коснулось днища, но дуб выдержал.
Ролло и Ингольф беспомощно наблюдали за гибелью третьего и последнего
драккара бывших владетелей Беммель-фиорда. Но Гауку и Гаёнгу все было уже
безразлично, а Ингольф обеднел на один из своих драккаров. Меньший драккар
уллвинского ярла шел за <Соболем>. Кормчий <Куницы> слишком круто отвернул
к берегу и посадил драккар на мель. Викинги спрыгнули в мелкую воду и
тщетно пытались столкнуть <Куницу>. Они принялись за разгрузку,
выбрасывали добычу, но <Куница> сидела как прикованная.
На близком пологом берегу, присев в кустах тальника и лежа на животах
в низких зарослях лопушистой мать-мачехи, терпеливо кормила речных комаров
тайная засада ладогожан. Сильной и меткой стрельбой лучники новгородского
пригорода загнали викингов за обращенный к реке борт, но и тут потерпевших
крушение на излете доставали стрелы с плотов.
Ингольф не решился подойти к обреченному имуществу, но не покинул
своих. Закрыв уцелевших викингов <Куницы> от плотов высоким бортом
большого драккара, он принял пловцов.
У ладогожан не нашлось камнеметов и самострелов, чтобы побить
остальных нурманнов, когда те осторожной ощупью, как слепые, пробирались
по опасному месту.
Тащась медленнее ленивого течения, нурманны еле двигались. На носах
лежали наблюдатели, внимательно рассматривавшие воду и предупреждавшие о
струйках, расходящихся на поверхности подозрительными треугольниками. И
все же порой задевали затопленную смерть. Кормчий удерживал драккар почти
на месте, и все ощущали, как острие скребло днище, щупая прочный смоленый
дуб от носа до самой кормы.
Ладогожанские стрелки открыто били с плотов и с пологого берега.
Драккары не отвечали. Все свободные от гребли викинги закрывали товарищей
на румах щитами и телами в доспехах. От движений гребцов, от внимания
наблюдателей и кормчих зависела жизнь. Так никогда не бывало ни в одном из
походов!
На драккаре Ролло сорвало руль острием зуба, заклинившимся между
обрезом кормы и рулевой доской. Это было последнее испытание. Однако Ролло
и Ингольф тянулись со всеми предосторожностями до самого озера Нево, до
спасительных, почти морских глубин.
Ладогожане грызли кулаки, обвиняя себя в тяжкодумстве. Не поспешили
достроить камнеметы, мало, мало наставили на Волхове остреных лесин! Ушли
четверо нурманнов, ушли... Но больше ни один не уйдет! И ладогожане
продолжали затыкать Волхов до первой лодочки, принесшей весточку о
сожжении нурманнов. Тогда люди пустились шарить по дну железными когтями,
из-за добрых доспехов вытаскивать тела вестфольдингов и поднимать
затонувшие на неглубоком месте драккары с богатым имуществом.
Глава пятая
1
Кромный город отчуждился от своего Детинца завалами, засеками,
заплотами. Ближние к Детинцу горожане злой рукой разорили для этого дела
собственные дворы, чтобы никуда не дать выхода нурманнам с окаянным
самовольным князем.
Дружинник принес князю Ставру стрелу, упавшую на излете во дворе
Детинца. На древке была намотана желтовато-прозрачная ленточка пергамента
с надписью. Самовластный князь развернул пергамент и прочел:
<Добрыня Боярин Плесковский с Женой Потворой
Отрекаются Тестя и Отца>.
Ставр прочел и ласково, бережно положил на стол кожицу. А она, сказав
без голоса свои нужные слова, вновь свернулась, как живая.
Что-то влетело в узкое башенное оконце и впилось в стену горницы.
Ставр поднялся и взялся за дротик, глубоко засевший в бревне. Твердый
каленый наконечник расщепил трещину и увяз, как забитый молотом. Древко от
удара раскололось и насело на железо. Силища? Такой дротик пронижет быка,
пробьет латника.
Князь подошел к оконцу и высунулся, закрыв собой проем. Он захотел
взглянуть, откуда метнули дротик. Разве различишь! В улицах за засеками
много воинов. Этот дротик пущен не рукой.
Ставр разглядел камнемет, который, запрягшись в ременные и льняные
канаты, новгородцы тащили на себе, но самострела не увидел. Мало ли где:
на дворе, на пожарищах или на крыше - засели стрелки со своим малым
оружием. Велик Новгород, велик...
На некоторых пожарищах, где дворы выгорели в день битвы нурманнов с
новгородцами, трудились хозяева. Не прошло еще четырех дней, а уже
поднимались свежие бревна новых стен. Быстро умеют строиться новгородцы.
Вон кроют крышу желтой соломой. Хозяин забрался на конек, принимает снопы.
Издали и с высоты башни все люди казались Ставру букашками. Как
муравьи, они ползли, каждый со своей былкой, собирать разоренные гнезда,
хотя вон он, разоритель. Он здесь и может вновь разорить.
Нет, не может - это князь знал крепко. От нурманнов не осталось и
пятой части той силы более чем в десять тысяч викингов, с которой они
пришли в Город по его зову. Остальные, кроме уплывших с четырьмя ярлами,
все побиты. Их побили эти самые муравьи, которые отстраивают свои дома и
роятся на городских улицах, готовясь насмерть заесть последних врагов.
Как будто бы князь ждал второго дротика, чтобы его рассмотреть на
лету. Не дождался. Отойдя от оконца, - он не повернулся спиной, а отступил
за стену, - князь заметил принесшего гостинец дружинника и только сейчас
вспомнил о нем:
- Что стоишь-то, ступай к своему месту.
Ставр вновь расправил пергамент, вновь прочел слова. И верно,
третьего дня, нет, вчера, ему с тына померещился зять, боярин Добрыня,
среди новгородцев.
Князь водил пальцем по упрямо свивавшейся коже. Потворушка-скворушка
писала, она, она. Не наемный умелец, Ставр сам учил дорогую доченьку
скрытной тайне письма, своей рукой водил ее рученьку, вместе с ней чертил
буковки. То-то было радости обоим, когда от буковок в головку ненаглядной
поднялось первое слово, когда разумнице открылось письмо. Она и эти слова,
посланные Добрыней на стреле, выводила, она, кровинушка, умница. Некому
больше. Не каждый ученый писец из своих горожан или из иных так хорошо
напишет.
Добрыня не слишком силен разумом, ему не вести большие дела. Краше
городской жизни ему кажутся подплесковские огнища, но сам он прямой и
добрый человек. Когда дочери приглянулись синие очи и богатырская стать
молодого боярина, когда пришлись к сердцу его ласковый голос и милое
слово, - Ставр спорил со своей скворушкой. Но он нашел в дочери
собственную упрямую волю и отдал ее за избранника. Да и неплох Добрыня, не
всем иметь высокие тайные мысли, как ему, Ставру.
Скворушка уже мать троих детей, но для отца осталась прежней
деточкой. Умница, умница... Не Добрыня, а она, не кто другой, как она,
сумела повести так, что плесковитяне не выместили на крови Ставра злобу на
князя. И дочь, и внучата живы и здравы. Для Ставра не могло быть лучшей
вести, чем присланная Добрыней. Тягота пала с плеч.
2
Следует наградить дружинника. Где он? Ушел уже. Ладно и так. Князь
был счастлив умом дочери. Она не для спасения тела отреклась от отца и
научила мужа отречься. Она поняла ошибку отца. Ныне и сам князь понимал,
что и не так и не вовремя он пошел на задуманное дело.
Однако же казалось ему, что он прав. Он по-прежнему верил, что
меньшим людям не должно входить в управление Городом и землями, что не
следует быть одной Правде для больших и малых. Никому не переубедить, не
переспорить Ставра и не переломить его мыслей. Свое знание он выносил всей
жизнью, как ему казалось. Но что ныне ему в этом знании! Праздна наука, из
которой человек не умеет добыть нужного. Она, тонкая наука, подобна
свиткам пергамента и папируса, где мудрецы изложили свои мысли. Их мало
прочесть, нужно понять и суметь сделать. А как делать - не написано нигде.
Ставр вспоминал басилевсов-автократоров, кесарей Восточного Рима,
переосмысливал виденное и слышанное. В самом начале кто-то один сумел
устроить власть. А уже потом другие ее перехватывали и держали
прикормленные иноземные дружины, как подпорку трона.
Великий князь франков Карл-Шарлемань покорял одни народы другими,
разделял их и добился всего. Король и собирал разные дружины из разных
народов, и содержал при себе иноземцев. Но не ими он взял первую власть,
самую нужную, которая лежит внутри, как видно, всякой власти. Это
самобытное начало есть живое семя княжеского дела.
Ставр слыхал о великих князьях болгар, арабов. И там кто-то сумел
сделать первый дорогой почин изнутри народа. Такой почин прочен. Плох
купец, начавший все дело на заемное серебро. Такому приходится за первый
же промах расплачиваться самим собой.
Обутый в мягкие сапоги, неслышный как рысь, в низкую дверь горницы
проскользнул грек Василько. Погруженный в свои думы, Ставр не заметил его.
Слуга и советник князя пришел предложить отчаянно смелое бегство. Он
уже подговорил двух нурманнов спустить его и князя ночью в ров. Они
проберутся среди трупов и проникнут через засеки. По своей привычке
Василько приготовил подходящие рассказы - примеры из жизни великих людей
Рима и Греции. Но сейчас, глядя сбоку на каменное лицо князя, он вдруг
понял тщету всяких выдумок.
Грек ломал руки и тихо плакал, а его князь ничего не слышал, он был
уже как мертвый! Подавленный несказанной горечью обреченности и
одиночества, Василько исчез.
Что-то тяжко ухнуло. Ставр очнулся и прислушался. Опять ухнуло и
затрещало. Ставр из оконца увидел, как взлетела земля, забитая между
бревнами тына, заметил большой камнемет, установленный за Варяжским
гостиным двором. Новгородцы наладили сильную воинскую снасть, и до их
камнемета не достанут камнеметы Детинца. Хотят сделать пролом от торжища -
правильно рассудили.
Пусть бьют... Надо бы крепче пустить корни, суметь привлечь к себе
больше знатных людей и простых людинов, разделить народ. Завить первое
княжье гнездо своей силой и лучше бы совсем не звать нурманнов. Поделить
людство на своих, опричных от других людей, и на прочих. Тогда-то и
расширять княжество и покорять соседние народы, разделяя всех, как велось
у западных римлян и как ведется у восточных! И нанимать иноземцев за
условленную плату.
- А ты, - вслух упрекал себя Ставр, - как меда упившись, с радости
первого успеха поспешил править. Думая спасти свой город, удвоил дани и
сверх даней потребовал пять кун со двора. Опомнившись, отменил, но поздно.
Сразу себя прославил худом на все земли...
До Ставра донесся взрыв криков, сменившийся громкой песнью
ярла-скальда Свибрагера, - вестфольдинги начали пир. Утром они, взяв до
четырех сотен княжеских дружинников, выходили из Детинца. Без толку
разрушили два завала и, воротясь, рассказывали о перебитых новгородцах.
Князь наблюдал за вылазкой, но не перечил пустой похвальбе. Вестфольдингов
самих возвратилось меньше половины, а дружинников - ни одного. Передались
дружинники...
Опять и опять трещал тын. В нем четыре ряда дубового частокола,
междурядья забиты камнем и землей. Пойти взглянуть? Нет, не к чему это...
В Детинце было смрадно. Стояло теплое время, кругом лежали неубранные
тела, и в самой крепости находилось много трупов. А нурманнам нипочем,
пируют, хоть другому куска в рот не положить от запаха мертвечины.
3
Сколько же ярлов среди пирующих? Ставр считал по пальцам - Агмунд и
Свибрагер-скальд, старые знакомые, Гардунг, Гунвар, Ингуальд, Гаральд
Прекрасный, Альрик и Эрик Красноглазый. Восемь... Нет, Ингуальд не
вернулся с утренней вылазки. Ярлов осталось семеро.
Вместо Ската они избрали своим королем-конунгом Эрика, у которого от
рождения белые волосы и красные глаза. Красноглазый должен быть доволен
смертью Ингуальда. В сердцах остальных тоже прочно вложены взаимные
подозрения.
Там они пьют из обложенных золотом и серебром человеческих черепов,
обнимаются. Ставр забавлялся легковерием сынов Вотана, как плясками и
потехами скоморохов. И эти хотели сами княжить! Несколько слов, намек. Они
ни в чем не верят один другому. Ныне ярлы смягчены общей опасностью. Но
как только она пройдет, Ставр стравит их между собой, как псов, насмерть,
да, насмерть! Он будет князем, а не какой-либо чужеземный ярл!.. Нет. Не
перессорит. Не к чему да и некого будет ссорить...
Под ударами камнеметов трещал тын, пылью поднималась потревоженная
земля между бревнами. Валун промчался над тыном, ударил в стену башни, и
под князем дрогнул пол.
Ставр достал с груди ладанку с прядкой светло-русых волос. <Спасибо
тебе, Потворушка-скворушка! Твоему отцу ничто глядеть на чужую боль, в его
сердце лишь одно слабое место, и твоей боли ему бы не вытерпеть. Получив
от нурманнского купца первую весть, он загодя просил тебя прибыть в
Новгород. Ты не послушалась и разорвала отцовское сердце. Не чая тебя
живой, твой отец толкнул на Плесков нурманнов для мести...
Спасибо тебе, доченька, сладкогласная скворушка, что сумела себя
сохранить и не попала с отцом в один капкан! Живи своим умом и дальше,
никого не слушая.
Твой отец себя не выставит на правеж за неоплатный долг, у него есть
надежное снадобье римских кесарей. Прощай...>
Князь Ставр глотнул тайного снадобья и ушел из своего небывалого
княжества.
Глава шестая
1
В Детинце хранились большие запасы продовольствия. Глубокие колодцы
проникали через насыпную землю и глину до сильных водяных жил в черных
песках. Новгородцы знали, что голод и жажда не страшны для нурманнов. Но
были бы запасы меньше и колодцы хуже, все равно нельзя было ждать.
Строили большие камнеметы. На прочно связанном срубе из толстых
кряжей крепко устанавливали опорную раму в форме буквы П, высотой до
десяти аршин. Из четырнадцатиаршинного бревна, укрепленного на оси,
устраивали ходячую часть с похожим на многопалую железную лапу гнездом для
камней на свободном конце. Под лапой закрепляли витые канаты из сыромятных
ремней для тяги. Ходячее бревно - руку камнемета - закрепляли вчетвером,
поднимали валун, укладывали в гнездо и начинали воротами тянуть канаты.
Канаты напрягались и густо пели, будто многострунный гудок в избу
величиной. Удерживаемая уздой, напрягалась рука - ходовое бревно. Ворот
закрепили, отскочили, и Изяслав ударил по узде. Рука грянула о
перекладину, опустелые когти гнезда согнулись сильнее, все строение
дрогнуло и хрустнуло. Камень перешел через тын Детинца. Перенесло. Весь
сруб сзади приподняли вагами и подкатили бревно. Второй камень черкнул
перед рвом, взвился и отскочил от тына. А на третьем, после новой
поправки, ударили в тын.
Один за другим мастера вводили в дело сильные камнеметы. Камни
подвозили на расшивах по Волхову к спешно сооруженной пристани. К ней на
долгие годы пристало название - каменная. От пристани везли на лошадях -
по четыре-пять камней на телеге.
Налаживали самострелы. В брусе, шириной в четверть, вынимали канавку
для дротика, в передней части укрепляли, как лук, связки гнутых железных
полос, каленных упругой закалкой. Тетиву из волоченого железа натягивали
воротком с прямым крюком.
В Городе всем распоряжался Гюрята с помощью Изяслава и Кудроя. Они из
старшин прежнего выбора одни остались в живых. Гюрята ждал общего выхода
нурманнов из Детинца и против всех ворот велел устанавливать побольше
самострелов.
Гюрята никого не отпустил из земского войска, которое все продолжало
пополняться отрядами из дальних земель. И Гюрята и другие боялись, как бы
не пришла к нурманнам помощь.
Ниже Города рубили лес, скатывали бревна в реку, скрепляли цепями и -
заперли мутный Волхов. На берегах устанавливали самострелы и камнеметы.
По окольным огнищам, починкам и заимкам послали гонцов с наказом:
немедля везти в город съестной припас для кормления войска.
Всех горожан обязали содержать и питать земских воинов. Гюрята
требовал от горожан без пощады и не скупился на суровые укоризны:
- Вы, домоседы, проспали, упустили Город. На вас и будут наибольшие
тяготы.
2
Птицами летели камни и долбили тын. Прочное дубовое строение
нарушалось. Расщеплялось одно бревно, и в тыне, как в воинском строю,
появлялась опасная прореха. Высыпалась земля, соседние бревна лишались
опоры, расшатывались и выпадали наружу, заполняя ров. Во втором ряду
застревал камень, и, когда в него попадал другой, брызгами летел острый
щебень.
От новгородских камнеметов и самострелов с тына ушли прославленные
телемаркские лучники. Мастера попадать с трехсот шагов в бычий глаз ничего
не могли поделать против дальнобойной снасти Города.
Иной валун ударял в мостовые близ Детинца, со звериным воем, вертясь
волчком, взметался над стенами и крушил нурманнские кости за укрытием.
Дротики из самострелов не давали дышать.
Тяжелый дротик, остроганный новгородским плотником и насаженный
новгородским кузнецом, пригвоздил к бревенчатой стене лаудвигского ярла
Гаральда, прозванного Прекрасным за красоту тела и лица, напоминавшую бога
Бальдура, любимейшего сына отца богов и племени фиордов Вотана.
Как видно, Гаральд дорожил последними вздохами жизни: он не позволил
вырвать дротик и умирал долго. Бледный, бескровный, он походил на ту
статую из белоснежного мягкого камня, которую однажды привез в Лаудвигс из
ограбленного во Фризонии замка вельможи франкского короля Шарлеманя.
Утонченно жестокий, прозванный во всех видевших его странах Белокурым
Дьяволом, о каких муках-забавах над побежденными, о каких битвах грезил
Гаральд, когда к нему, наконец, пришло избавленье - тяжкий валун
камнемета, с громом пробивший четвертый, последний ряд тына?!
Бреши расширялись. Камни мешали камням, заполняли ров и откосами
копились у тына.
Иногда вместо камня в воздухе проносился голый труп нурманна.
Размахивая, как паяц, руками и ногами, он рушился во дворе Детинца знаком
неотвратимой судьбы, ожидающей каждого осажденного.
Число новгородских камнеметов увеличивалось. В ворота, выходившие на
торжище, полетели связки дров. Когда накопилась гора до верха ворот, ее
забросали зажженными тюками просмоленной пакли.
Дровяная гора занялась жарким тяжелым пламенем. В Городе, как в ночь
сожжения драккаров, запахло дымом. Не было времени ждать благоприятного
ветра. В тихом воздухе дым растекался черным облаком, заслонил солнце и
опустился на Детинец. В страшный костер летели новые связки дров.
Загорелись воротные башни.
- Будем ли мы еще ждать? - спросил новый конунг Эрик ярла Гардунга.
Закопченный, с опаленными бородой и бровями, Красноглазый только что
наблюдал, как внутрь Детинца провалились прогоревшие ворота, а за ними
полился огненный водопад осевшей горы дров.
Запасы камней для камнеметов Детинца истощились. Викинги не могли
пользоваться слишком тяжелыми валунами, которые метали новгородцы, и
дробили их. Но сами могли метать лишь вслепую. Заслоны на башнях и тыне
были сбиты, и каждого, кто осмеливался показаться, сметали самострелы.
Что же делать? Владелец Сельбэ-фиорда забыл о вражде к красноглазому
ярлу Гезинг-фиорда. Общая опасность сделала всех ярлов братьями, и
взаимная злоба, хитро посеянная Ставром, временно замерла.
- Еще раз попробовать договориться о выкупе? - неуверенно спросил
Гардунг.
Красноглазый конунг отрицательно покачал головой в рогатом шлеме.
Четыре раза он посылал дружинников Ставра и дважды викингов-охотников с
предложением начать переговоры. Ответа не было.
К Эрику и Гардунгу, которые стояли прямо под тыном, в безопасности от
дротиков и камней, подошли Агмунд, Альрик и Гунвар.
- Нам нечего ждать, - сказал Альрик. - Они выкурят нас, как
леммингов, зажарят, как треску, и войдут в бреши добить последних.
Оставалось не более тысячи викингов, способных носить оружие, и до
полусотни дружинников князя. Ставр сидел уже третий день холодный и
неподвижный в своей горнице на башне Детинца. Викинги гнали ненужных
мертвому князю дружинников на самые опасные места.
Не более тысячи... Может, и значительно меньше. Красноглазый конунг
не хотел считать. Так или иначе, нельзя построить настоящий боевой порядок
с головой из трех клиньев. Для него по испытанному расчету следует иметь
тысячу семьсот десять викингов. Впрочем, в тесных улицах и так негде
развернуться...
Пятеро ярлов стояли в безопасном месте под тыном. Такие же
закопченные, как дубовое дерево стены, они казались неподвижными глыбами.
Из двери башни медленно выступил ярл Свибрагер. Вблизи с гулом ударил
валун, брошенный камнеметом, выбил бревно и откатился к ногам скальда -
Свибрагер не заметил. Опираясь на копье, он приблизился к товарищам. Дико
и странно глядели его остановившиеся глаза. Ярлов ли он видел? Или видел
что-то другое?
Свибрагер не мог слышать того, о чем беседовали вожди викингов, но
его мысли были близки к их мыслям.
- Уходите отсюда! - выкрикнул скальд хриплым, мощным басом. - Прочь,
прочь! В бой, конунг Эрик, в бой вы все! Бей, сокрушай, истребляй людей
низких рас! Племя - под корень! Семя и плод - в огонь!
- А ты? - спросил Эрик. - Ты разве не хочешь идти с нами, викинг?
- Я остаюсь! - выкрикнул Свибрагер. - С великими героями! - И он
указал на башню, в которой первый и второй ярусы были завалены ранеными
викингами.
- Вы - там, я - здесь, - продолжал Свибрагер. - Вместе с ними я
вознесусь в Валгаллу. Ни один герой не имел еще такой свиты, ярлы! Мы
войдем в дом Вотана, равные богам. Боги зовут меня. Я имел виденье!
Бессонница, сделавшаяся привычной, вина и мед, которые более не
опьяняли тело, как обычно, но доводили чувства до экстаза и мысль до
бешенства, пламя, беспрерывное напряжение боя и бессознательное ожидание
неизбежной каждосекундной смерти уже выбросили из жизни и Свибрагера и
многих вестфольдингов. Явь смешалась с бредом.
Только что Свибрагер рассмотрел в небе, затянутом тяжким дымом
пожара, Тора. Громадное голое тело бога войны обвивал железный пояс. В
поднятой руке Тора священный молот Миолнир рассыпал молнии. Рыжая борода и
рыжие волосы Тора пылали огнем, и он звал громовым голосом:
<Где викинг Свибрагер, где мой скальд? Куда он так надолго скрылся от
меня? Боги жаждут, Свибрагер! Боги жаждут и ждут! Иди ко мне вместе с
героями, ты будешь нужен нам в неведомый час Рагнаради!>
Стоя перед открытой дверью башни, Свибрагер вытянутой рукой
приветствовал уходящие ряды вестфольдингов. Затем скальд вошел в зал и
затворил низкую, окованную железом дверь. Не чувствуя ядовитого смрада
гангрены, Свибрагер шагал через тела, вглядывался, ощупывал волосы. Найдя
умершего или потерявшего сознание, скальд поднимал тело и относил к двери.
Там он ставил тело на ноги, бормоча заклинания. Как падали тела - он не
замечал. Иногда, в порыве внезапного гнева, скальд пронзал мечом
непослушный труп: он строил мертвых для боя.
Культ преимущества расы и войны, привычка к убийству, беспощадная
кровожадность, возведенная в степень высшей доблести, порождали среди
викингов особый вид им одним свойственного умопомешательства: убийство для
убийства. С этим может сравниться лишь южноазиатский амок.
При вспышке безумия один или два берсерка, напав без повода, были
способны разогнать отряд вооруженных людей в несколько десятков человек:
припадок удесятерял силы. В бою берсерки бросались на своих соратников, у
себя дома врывались в поселения, делали дороги недоступными для путников.
Берсерки были общественным бедствием, и право Древней Скандинавии, ставя
кровожадного безумца вне закона, вменяло в обязанность каждому гражданину
убивать берсерков.
Пришел час Свибрагера. В нем поэт-скальд, знавший на память сто тысяч
строк саг, победил расчетливого купца и жадного хищника, завистливого,
недоверчивого, готового без удивления встретить врага во вчерашнем
соратнике, готового так же легко продать и предать союзника, как быть
преданным самому. Движения берсерка были легки, верны, как у лунатика.
Бессознательно он пел, и что это было за пенье!.. Он выл строфы Великого
Скальда о мире, исчезающем во взоре героя. Но мир не исчезал. Свибрагер
начинал сызнова.
Он не знал, сколько прошло времени, когда потрясающий удар грома
потряс вселенную. Под ударом тарана дверь рухнула, рассыпалась стена из
трупов. Умирающие викинги, сжимая рукоятки мечей бессильными пальцами,
пытались подняться.
В свете Валгаллы Свибрагер увидел Вотана. Скальд сбросил шлем и пошел
навстречу богу вестфольдингов, чтобы в первый раз из многих тысяч рассечь
его тело и быть самому рассеченным, и воскреснуть, и сражаться опять. Он
пел:
Готово место для меня!
Взлетаю я, как легкий дым,
Как пар, как в небе...
Новгородец обухом отбил меч нурманна и разрубил одичало-безумную
голову певца убийства - скальда Свибрагера.
3
Против западных ворот Детинца Гюрята распорядился построить башню
такой высоты, чтобы сверху из самострелов простреливать весь Детинец.
Башню достраивали, оставалось уложить последний десяток венцов, плотники
тянули наверх обтесанные и зарубленные бревна.
Нурманны внезапно отвалили ворота и вырвалась наружу. По ним ударили
сразу из двенадцати самострелов, бывших в засаде.
Не пропал ни один дротик, каждый бил по два-три викинга: так была
плотна их толпа. Но по второму разу удалось ударить лишь из двух
самострелов, и нурманны, как буря, залили завал.
Стоявшие здесь плесковитяне встретили нурманнов без страха и, не щадя
себя, посеклись с ними. Завидев нурманнов, боярин Добрыня встал в передний
ряд. У него были твердые доспехи, и меч он держал не как старуха прялку,
не как лычник кочедык. Не зная того, Добрыня срубил Красноглазого конунга,
но и самого его подсекли нурманны.
Перед выходом вестфольдинги отдохнули, не пожалели вина и меда. Они
неудержимо рвались через завалы, зная, что отступать некуда, пробили
плесковитян, как вода плотину.
Викингам помогла теснота улиц - новгородское войско не могло
развернуться, и вестфольдинги пробились к полевым воротам.
В поле их вырвалось не более половины. Вестфольдингов вели два
последних ярла, оставшихся в живых, - Гунвар и Альрик. К северу от Города
в четверти дня пути начинались леса. Туда-то и устремились викинги своим
скорым шагом, который впору лошадиной рыси.
Гнавшие врага новгородские дружины яро ломали, рвали, раскалывали
нурманнский строй, усыпая кровавой щепой последний путь войска великого
союза двадцати двух ярлов. К лесам, вместе с ночью, добралось не более
сотни вестфольдингов. И из этой сотни, ненадолго пережившей недавние
десять тысяч, лишь шестерым удалось оторваться, уйти от преследования...
Забившись в дремучие пущи, они, пробавляясь случайной дичиной, ранними
грибами и незрелыми ягодами, пробирались на запад по волчьим тропам. Они
набрели на чудинскую заимку и ограбили ее, перебив всех живых чтобы не
оставить следа. Но на второй заимке осеклись: их встретили дубьем и
оружием.
Однако вестфольдинги опять убежали. Этих, как видно, Вотан не ждал,
еще не приготовил им места в переполненной до отказа Валгалле. Они
заблудились в моховых болотах и бесконечно бродили, как отощавшие
выгнанные со двора псы, среди чахлых берез и елок. Сначала они добили и
поделили одного товарища, самого слабого, затем и второго.
Питаясь сырым человечьим мясом, поздней осенью ярл Альрик
сам-четвертый выполз на берег туманного Варяжского моря. Глядя на знакомые
серые волны, вестфольдинги лили слезы из гнойных глаз по опухшим щекам и
скулили, как побитые щенята.
Им удалось украсть лодку в чудинском рыбачьем починке. Отойдя в море,
четверо вестфольдингов опять рассуждали, кого будут есть, когда их
заметили со случайного драккара...
...Среди тел плесковитян и вестфольдингов нашли храброго боярина
Добрыню. Он еще дышал и пошевелился, когда с тела сняли доспехи,
посеченные нурманнскими мечами и топорами.
Простодушный, добрый боярин уходил легко, не жалуясь, что на его долю
пришлось рано лечь, рано отказаться от радости жизни.
Женское сердце - вещун: все-то помнилось Добрыне, как жена заставила
его прощаться с детьми и домочадцами будто навсегда. А он, привычно
исполняя желанья умной любимой жены, пошел в бой без тревоги, без тоски,
как на весенний праздник.
Других жены молили себя поберечь, ему же на прощанье Потвора говорила
лишь о стыде за отца. Добрыне не подумалось возразить, что сами они не
виновны ни словом, ни помышлением, ни делом.
Кровью смывается самое черное... Боярин очистил жену и детей, заснул
светло, тихо тоскуя о любимой.
А она, встречая вместе с другими плесковитянками тела защитников
земли, плакала и о муже, павшем искупительной жертвой за чужую вину, и о
грешном несчастном отце, который никогда не назовет ее скворушкой. У нее
не было больше темного ужаса за детей перед беспощадным гневом народа.
Внуков, заслоненных безвременной и кровавой могилой отца, никто не
попрекнет дедом.
Навеки надев темные вдовьи одежды, честная вдова, верная памяти отца
своих детей, вела дом такой же твердой рукой, как при муже. Большенького
из троих сына готовилась сама учить грамоте.
Поминая лихое лето, еще долго очевидцы истребления нурманнов
рассказывали сынам, внукам и правнукам, как Волховский Водяной сердито
пинал костяными ногами попавших на дно нурманнов:
<Надоели вы мне! И чегой-то столько вас лезет, места другого нет, что
ли?>
Они, раскинув бессильные руки-клещи, приподнимались, будто бы что-то
хотели объяснить. Но молчали. И волокли на себе впившихся в белое тело
раков.
За Городом нурманны собирались в полки, тесным строем шли к Ладоге;
под ней, зацепившись за донную городьбу, встречали своих и хотели
отдохнуть.
Но ладогожане, отмыкая Волхов, вытаскивали затопленные лесины. Не
найдя покоя, нурманны отправлялись далее и вступали в озеро Нево.
Нерадостно их встречал Большой Озерской Хозяин. Скалясь с недоброй
ухмылкой, он, созывая несытую рыбу, шлепал перепончатыми ладошами и
грозился на Волховского:
<Я тебя!.. Не мог ты сам прибрать нечисть, дворник бабий!>
Волховской высовывал из устья сивую голову и ругался с Озерским:
<А ты зачем моих раков крадешь? Своих мало? Отдай, вор бездонный!>
И вцеплялись водяные друг дружке в волосы. Оба древние, а в драке
упорны и злы пуще молодых. То-то бурлило озеро Нево...
Много, много попрятал к себе на дно Озерской Хозяин. Чего только он
не хранит от людского глаза в пучинах, между древнейших скал, в подводных
пещерах. Захоронил хорошо, зарастил песком и мягким илом и до наших дней
бережет бесценные клады, запрятанные от короткой человеческой памяти.
Кто-то их откроет?..
|