Исторический материал. Святослав, Великий Князь Киевский, Полководец. Библиотека ПравоСлавие

 

 

Библиотека Кольца Неоправославие.

Неоправославие       Ведотерика       Росичи       Библиотека     Форум

Сайт обновляется ежемесячно. Читатели, присылайте материалы для размещения.

 Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
Собиратель.

Разделы библиотеки:

Серия Славия

Цикл прозрение

Слово иудеям

Слово священникам

Книги христиан

Цикл познание

Цикл Русский Дух

Былины, сказки

Хорошие книги

Пишут читатели


Здесь русский дух. Здесь Русью пахнет.

ЦИКЛ РУССКИЙ ДУХ

Борис Полевой.

Повесть о настоящем человеке

Реальная история случившаяся в Великую Отечественную Войну, Русский летчик, Алексей Маресьев (в повести его фамилия изменена на Мересьев) был сбит над захваченной врагом территорией и восемнадцать суток по снегу с ранеными ногами выползал к линии фронта. Потом с ампутированными обеими ногами, упорно тренируясь на протезах, смог вернуться в истребительную авиацию и как летчик - истребитель, снова бить врага пришедшего покорить Русь.

0  1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 18  19

20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 

35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45 

46  47  48  49  50 51  52  53  54

Оглавление

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 3

Тихо, как умеют только звери, медведь сидел возле неподвижной
человеческой фигуры, едва видневшейся из синевато сверкавшего на
солнце сугроба.
Его грязные ноздри тихо подергивались. Из приоткрытого рта, в
котором виднелись старые, желтые, но еще могучие клыки, свисала и
покачивалась на ветру тоненькая ниточка густой слюны.
Поднятый войной из зимней берлоги, он был голоден и зол. Но медведи
не едят мертвечины. Обнюхав неподвижное тело, остро пахнущее бензином,
медведь лениво отошел на полянку, где в изобилии лежали такие же
неподвижные, вмерзшие в наст человеческие тела. Стон и шорох вернули
его обратно.
И вот он сидел около Алексея. Щемящий голод боролся в нем с
отвращением к мертвому мясу. Голод стал побеждать. Зверь вздохнул,
поднялся, лапой перевернул человека в сугробе и рванул когтями
"чертову кожу" комбинезона. Комбинезон не поддался. Медведь глухо
зарычал. Больших усилий стоило Алексею в это мгновение подавить в себе
желание открыть глаза, отпрянуть, закричать, оттолкнуть эту грузную,
навалившуюся ему на грудь тушу. В то время как все существо его
рвалось к бурной и яростной защите, он заставил себя медленным,
незаметным движением опустить руку в карман, нащупать там рубчатую
рукоять пистолета, осторожно, чтобы не щелкнул, взвести большим
пальцем курок и начать незаметно вынимать уже вооруженную руку.
Зверь еще сильнее рванул комбинезон. Крепкая материя затрещала, но
опять выдержала. Медведь неистово заревел, схватил комбинезон зубами,
защемив через мех и вату тело. Алексей последним усилием воли подавил
в себе боль и в тот момент, когда зверь вырвал его из сугроба, вскинул
пистолет и нажал курок.
Глухой выстрел треснул раскатисто и гулко.
Вспорхнув, проворно улетела сорока. Иней посыпался с потревоженных
ветвей. Зверь медленно выпустил жертву. Алексей упал в снег, не
отрывая от противника глаз. Тот сидел на задних лапах, и в черных,
заросших мелкой шерстью, гноящихся его глазках застыло недоумение.
Густая кровь матовой струйкой пробивалась меж его клыков и падала на
снег. Он зарычал хрипло и страшно, грузно поднялся на задние лапы и
тут же замертво осел в снег, прежде чем Алексей успел выстрелить еще
раз. Голубой наст медленно заплывал красным и, подтаивая, слегка
дымился у головы зверя. Медведь был мертв.
Напряжение Алексея схлынуло. Он снова ощутил острую, жгучую боль в
ступнях и, повалившись на снег, потерял сознание...
Очнулся он, когда солнце стояло уже высоко. Лучи, пронзавшие хвою,
сверкающими бликами зажигали наст. В тени снег казался даже не
голубым, а синим.
"Что же, медведь померещился, что ли?" - было первой мыслью
Алексея.
Бурая, лохматая, неопрятная туша валялась подле на голубом снегу.
Лес шумел. Звучно долбил кору дятел. Звонко цвикали, прыгая в кустах,
проворные желтобрюхие синички.
"Жив, жив, жив!" - мысленно повторял Алексей. И весь он, все тело
его ликовало, впитывая в себя чудесное, могучее, пьянящее ощущение
жизни, которое приходит к человеку и захватывает его всякий раз после
того, как он перенес смертельную опасность.
Повинуясь этому могучему чувству, он вскочил на ноги, но тут же,
застонав, присел на медвежью тушу. Боль в ступнях прожгла все его
тело. В голове стоял глухой, тяжелый шум, точно вращались в ней,
грохоча, сотрясая мозг, старые, щербатые жернова. Глаза ломило, будто
кто-то нажимал на них поверх век пальцем. Все окружающее то виднелось
четко и ярко, облитое холодными желтыми солнечными лучами, то
исчезало, покрываясь серой, мерцающей искрами пеленой.
"Плохо... Должно быть, контузило при падении и с ногами что-то
случилось", - подумал Алексей.
Приподнявшись, он с удивлением оглядел широкое поле, видневшееся за
лесной опушкой и ограниченное на горизонте сизым полукругом далекого
леса.
Должно быть, осенью, а вернее всего - ранней зимой по опушке леса
через это поле проходил один из оборонительных рубежей, на котором
недолго, но упорно, как говорится - насмерть, держалась
красноармейская часть. Метели прикрыли раны земли слежавшейся снежной
ватой. Но и под ней легко угадывались кротовые ходы окопов, холмики
разбитых огневых точек, бесконечные выбоины мелких и крупных снарядных
воронок, видневшихся вплоть до подножий избитых, израненных,
обезглавленных или вывернутых взрывами деревьев опушки. Среди
истерзанного поля в разных местах вмерзло в снег несколько танков,
окрашенных в пестрый цвет щучьей чешуи. Все они - в особенности
крайний, который, должно быть, взрывом гранаты или мины повалило
набок, так что длинный ствол его орудия высунутым языком свисал к
земле, - казались трупами неведомых чудовищ. И по всему полю - у
брустверов неглубоких окопчиков, возле танков и на лесной опушке -
лежали вперемешку трупы красноармейцев и немецких солдат. Было их так
много, что местами громоздились они один на другой. Они лежали в тех
же закрепленных морозом позах, в каких несколько месяцев назад, еще на
грани зимы, застигла людей в бою смерть.
Все говорило Алексею об упорстве и ярости бушевавшего здесь боя, о
том, что его боевые товарищи дрались, позабыв обо всем, кроме того,
что нужно остановить, не пропустить врага. Вот недалеко, у опушки,
возле обезглавленной снарядом толстой сосны, высокий, косо обломленный
ствол которой истекает теперь желтой прозрачной смолой, валяются немцы
с размозженными черепами, с раздробленными лицами. В центре, поперек
одного из врагов, лежит навзничь тело огромного круглолицего
большелобого парня без шинели, в одной гимнастерке без пояса, с
разорванным воротом, и рядом винтовка со сломанным штыком и
окровавленным, избитым прикладом.
А дальше, у дороги, ведущей в лес, под закиданной песком молодой
елочкой, наполовину в воронке, также назвничь лежит на ее краю смуглый
узбек с тонким лицом, словно выточенным из старой слоновой кости. За
ним под ветвями елки виднеется аккуратная стопка еще не
израсходованных гранат, и сам он держит гранату в закинутой назад
мертвой руке, как будто, перед тем как ее бросить, решил он глянуть на
небо, да так и застыл.
И еще дальше, вдоль лесной дороги, возле пятнистых танковых туш, у
откосов больших воронок, в окопчиках, подле старых пней, - всюду
мертвые фигуры в ватниках и стеганых штанах, в грязновато-зеленых
френчах и рогатых пилотках, для тепла насунутых на уши; торчат из
сугробов согнутые колени, запрокинутые подбородки, вытаявшие из наста
восковые лица, обглоданные лисами, обклеванные сороками и вороньем.
Несколько воронов медленно кружили над поляной, и вдруг напомнила
она Алексею торжественную, полную мрачной мощи картину Игоревой сечи,
воспроизведенную в школьном учебнике истории с полотна великого
русского художника.
"Вот и я лежал бы тут!" - подумал он, и снова все существо его
наполнилось бурным ощущением жизни. Он встряхнулся. В голове еще
медленно кружились щербатые жернова, ноги горели и ныли пуще прежнего,
но Алексей, сидя на уже похолодевшей и посеребренной сухим снежком
медвежьей туше, стал думать, что ему делать, куда идти, как добраться
до своих передовых частей.
Планшет с картой он потерял при падении. Но и без карты Алексей
ясно представлял себе сегодняшний маршрут. Немецкий полевой аэродром,
на который налетали штурмовики, лежал километрах в шестидесяти на
запад от линии фронта. Связав немецкие истребители воздушным боем, его
летчикам удалось оттянуть их от аэродрома на восток примерно
километров на двадцать, да и ему, после того как вырвался он из
двойных "клещей", удалось, вероятно, еще немного протянуть к востоку.
Стало быть, упал он приблизительно километрах в тридцати пяти от линии
фронта, далеко за спиной передовых немецких дивизий, где-то в районе
огромного, так называемого Черного леса, через который не раз
приходилось ему летать, сопровождая бомбардировщиков и штурмовиков в
их короткие рейды по ближним немецким тылам. Этот лес всегда казался
ему сверху бесконечным зеленым морем. В хорошую погоду лес клубился
шапками сосновых вершин, а в непогодь, подернутый серым туманом,
напоминал помрачневшую водную гладь, по которой ходят мелкие волны.
То, что он рухнул в центре этого заповедного леса, было и хорошо и
плохо. Хорошо потому, что вряд ли здесь, в этих девственных чащобах,
можно было встретить немцев, тяготевших обычно к дорогам и жилью.
Плохо же потому, что предстояло совершить хотя и не очень длинный, но
тяжелый путь по лесным зарослям, где нельзя надеяться на помощь
человека, на кусок хлеба, на крышу, на глоток кипятку. Ведь ноги...
Поднимут ли ноги? Пойдут ли?..
Он тихо привстал с медвежьей туши. Та же острая боль, возникавшая в
ступнях, пронзила его тело снизу вверх. Он вскрикнул. Пришлось снова
сесть. Попытался скинуть унт. Унт не слезал, и каждый рывок заставлял
стонать. Тогда Алексей стиснул зубы, зажмурился, изо всех сил рванул
унт обеими руками - и тут же потерял сознание. Очнувшись, он осторожно
развернул байковую портянку. Вся ступня распухла и представляла собой
сплошной сизый синяк. Она горела и ныла каждым своим суставом. Алексей
поставил ногу на снег - боль стала слабее. Таким же отчаянным рывком,
как будто он сам у себя вырывал зуб, снял он второй унт.
Обе ноги никуда не годились. Очевидно, когда удар самолета по
верхушкам сосен выбросил его из кабины, ступни что-то прищемило и
раздробило мелкие кости плюсны и пальцев. Конечно, в обычных условиях
он даже и не подумал бы подняться на эти разбитые, распухшие ноги. Но
он был один в лесной чаще, в тылу врага, где встреча с человеком
сулила не облегчение, а смерть. И он решил идти, идти на восток, идти
через лес, не пытаясь искать удобных дорог и жилых мест, идти, чего бы
это ни стоило.
Он решительно вскочил с медвежьей туши, охнул, заскрипел зубами и
сделал первый шаг. Постоял, вырвал другую ногу из снега, сделал еще
шаг. В голове шумело, лес и поляна покачнулись, поплыли в сторону.
Алексей чувствовал, что слабеет от напряжения и боли. Закусив губу,
он продолжал идти, добираясь к лесной дороге, что вела мимо подбитого
танка, мимо узбека с гранатой, в глубь леса, на восток. По мягкому
снегу идти было еще ничего, но, как только он ступил на твердый,
обдутый ветрами, покрытый ледком горб дороги, боль стала такой
нестерпимой, что он остановился, не решаясь сделать еще хотя бы шаг.
Так стоял он, неловко расставив ноги, покачиваясь, точно от ветра. И
вдруг все посерело перед глазами. Исчезли дорога, сосна, сизая хвоя,
голубой продолговатый просвет над ней... Он стоял на аэродроме у
самолета, своего самолета, и его механик, или, как он называл его,
"технарь", долговязый Юра, блестя зубами и белками глаз, всегда
сверкавшими на его небритом и вечно чумазом лице, приглашающим жестом
показывал ему на кабину: дескать, готово, давай к полету... Алексей
сделал к самолету шаг, но земля пылала, жгла ноги, точно ступал он по
раскаленной плите. Он рванулся, чтобы перескочить через эту пышущую
жаром землю прямо на крыло, но толкнулся о холодный фюзеляж и
удивился. Фюзеляж был не гладкий, покрытый лаком, а шероховатый,
облицованный сосновой корой... Никакого самолета - он на дороге и
шарит рукой по стволу дерева.
"Галлюцинация? Схожу с ума от контузии, - подумал Алексей. - Идти
по дороге невыносимо. Свернуть на целину? Но это намного замедлит
путь..." Он сел на снег, снова теми же решительными, короткими рывками
стащил унты, ногтями и зубами разорвал их в подъемах, чтобы не теснили
они разбитые ступни, снял с шеи большой пуховый шарф из ангорской
шерсти, разодрал его пополам, обмотал ступни и снова обулся.
Теперь идти стало легче. Впрочем, идти - это неправильно сказано:
не идти, а двигаться, двигаться осторожно, наступая на пятки и высоко
поднимая ноги, как ходят по болоту. От боли и напряжения через
несколько шагов начинало кружить голову. Приходилось стоять, закрыв
глаза, прислонившись спиной к стволу дерева, или присаживаться на
сугроб и отдыхать, чувствуя острое биение пульса в венах.
Так двигался он несколько часов. Но когда оглянулся, в конце
просеки еще виднелся освещенный поворот дороги, у которого темным
пятнышком выделялся на снегу мертвый узбек. Это очень огорчило
Алексея. Огорчило, но не испугало. Ему захотелось идти быстрее. Он
поднялся с сугроба, крепко сцепил зубы и пошел вперед, намечая перед
собой маленькие цели, сосредоточивая на них внимание, - от сосны к
сосне, от пенька к пеньку, от сугроба к сугробу. На девственном снегу
пустынной лесной дороги вился за ним вялый, извилистый, нечеткий след,
какой оставляет раненый зверь.

 

Предыдущая - Следующая

Главная

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru be number one Яндекс цитирования