Исторический материал. Святослав, Великий Князь Киевский, Полководец. Библиотека ПравоСлавие

 

 

Библиотека Кольца Неоправославие.

Неоправославие       Ведотерика       Росичи       Библиотека     Форум

Сайт обновляется ежемесячно. Читатели, присылайте материалы для размещения.

 Напишите мне: neopravoslavie(собачка)mail(точка)ru
Собиратель.

Разделы библиотеки:

Серия Славия

Цикл прозрение

Слово иудеям

Слово священникам

Книги христиан

Цикл познание

Цикл Русский Дух

Былины, сказки

Хорошие книги

Пишут читатели


Здесь русский дух. Здесь Русью пахнет.

ЦИКЛ РУССКИЙ ДУХ

Борис Полевой.

Повесть о настоящем человеке

Реальная история случившаяся в Великую Отечественную Войну, Русский летчик, Алексей Маресьев (в повести его фамилия изменена на Мересьев) был сбит над захваченной врагом территорией и восемнадцать суток по снегу с ранеными ногами выползал к линии фронта. Потом с ампутированными обеими ногами, упорно тренируясь на протезах, смог вернуться в истребительную авиацию и как летчик - истребитель, снова бить врага пришедшего покорить Русь.

0  1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 18  19

20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 

35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45 

46  47  48  49  50 51  52  53  54

Оглавление

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 19

Он попал на родной аэродром в самый разгар летного дня,
загруженного до предела, как и все дни той боевой весны.
Гул моторов не затихал ни на минуту. Одну эскадрилью, севшую на
дозаправку, сменяла в воздухе другая, третья. Все, от летчиков до
шоферов бензоцистерн и кладовщиков, выдававших горючее, сбились в этот
день с ног. Начальник штаба потерял голос и теперь исторгал какое-то
пискливое сипенье.
Несмотря на всеобщую занятость и чрезвычайное напряжение, все в
этот день жили ожиданием Мересьева.
- Не привезли? - кричали пилоты механикам сквозь рев мотора, еще не
подрулив к своему капониру.
- А об нем не слыхать? - интересовались "бензиновые короли", когда
очередной бензовоз подруливал к закопанным в землю цистернам.
И все слушали, не трещит ли где-нибудь над леском знакомый полковой
санитарный самолет...
Когда Алексей очнулся на упруго покачивающихся носилках, он увидел
плотный круг знакомых лиц. Он открыл глаза. Толпа обрадованно
зашумела. Возле самых носилок увидел он молодое неподвижное, сдержанно
улыбающееся лицо командира полка, рядом с ним широкую красную и потную
физиономию начальника штаба и даже круглое, полное и белое лицо
командира БАО - батальон аэродромного обслуживания, - которого Алексей
терпеть не мог за формализм и скупость. Сколько знакомых лиц! Носилки
несет долговязый Юра. Он все время безуспешно старается оглянуться
назад, посмотреть на Алексея и потому спотыкается на каждом шагу.
Рядом бежит рыженькая девушка - сержант с метеостанции. Алексею раньше
казалось, что она за что-то не любит его, старается не попадаться ему
на глаза и всегда исподтишка следит за ним каким-то странным взглядом.
Шутя он называл ее "метеорологическим сержантом". Возле семенит летчик
Кукушкин, маленький человек с неприятным, желчным лицом, которого в
эскадрилье не любят за вздорный нрав. Он тоже улыбается и старается
попадать в такт огромным шагам Юры. Мересьеву вспомнилось, что перед
отлетом он в большой компании зло разыграл Кукушкина за не отданный им
долг, и был уверен, что этот злопамятный человек никогда не простит
ему обиды. А вот сейчас он бежит около носилок, бережно поддерживает
их и свирепо расталкивает локтями толпу, чтобы предохранить его от
толчков.
Алексей никогда и не подозревал, что у него столько друзей. Вот
они, люди-то, когда раскрываются! Ему стало жаль "метеорологического
сержанта", который его почему-то боялся, было неловко перед командиром
БАО, о скаредности которого он пустил по дивизии столько шуток и
анекдотов, захотелось извиниться перед Кукушкиным и сказать ребятам,
что это вовсе уж не такой неприятный и неуживчивый человек. У Алексея
было ощущение, что после всех мучений он попал наконец в родную семью,
где все ему искренне рады.
Его бережно несли через поле к серебристому санитарному самолету,
замаскированному на опушке голого березового леска. Было видно, что
техники уже запускают с помощью резинового амортизатора остывший мотор
"санитара".
- Товарищ майор... - сказал вдруг Мересьев командиру полка,
стараясь говорить как можно громче и увереннее.
Командир, по обычаю своему тихо, загадочно улыбаясь, наклонился к
нему.
- Товарищ майор... разрешите мне не лететь в Москву, а тут, с
вами...
Командир сорвал с головы шлем, мешавший ему слушать.
- Не надо в Москву, я хочу здесь, в медсанбате.
Майор снял меховую перчатку, нащупал под одеялом руку Алексея и
пожал ее.
- Чудак, вас же лечить надо серьезно, по-настоящему.
Алексей замотал головой. Ему было хорошо, покойно. Ни пережитое, ни
боль в ногах не казались уже страшными.
- Чего он? - просипел начальник штаба.
- Просит оставить его тут, с нами, - ответил командир, улыбаясь.
И улыбка его в этот момент была не загадочная, как всегда, а
теплая, грустная.
- Дурак! Романтика, пример для "Пионерской правды", - засипел
начальник штаба. - Ему честь, за ним самолет из Москвы прислали по
распоряжению самого командующего армией, а он - скажи пожалуйста!..
Мересьев хотел было ответить, что никакой он не романтик, что
просто уверен он - тут, в палатке медсанбата, где он однажды провел
несколько дней, залечивая вывих ноги после неудачного приземления на
подбитой машине, в родной атмосфере, он поправится скорее, чем среди
неведомых удобств московской клиники. Он подобрал уже слова, чтобы
ответить начальнику штаба поязвительнее, но произнести их не успел.
Тоскливо завыла сирена. Лица у всех сразу стали деловыми,
озабоченными. Майор отдал несколько коротких приказаний, и люди стали
разбегаться, как муравьи: кто к самолетам, притаившимся на опушке
леса, кто к землянке командного пункта, холмиком возвышавшейся у края
поля, кто к машинам, спрятанным в леске. Алексей увидел четко
вычерченный дымом на небе и медленно расплывавшийся седой след
многохвостовой ракеты. Он понял: "Воздух!"
Сердце его забилось, ноздри заходили, и он почувствовал во всем
своем слабом теле возбуждающий холодок, что всегда бывало с ним в
минуту опасности.
Леночка, механик Юра и "метеорологический сержант", которым нечего
было делать в охватившей аэродром напряженной суете боевой тревоги,
втроем подхватили носилки и бегом, стараясь попадать в ногу и,
конечно, от волнения не попадая, понесли их к ближайшей лесной опушке.
Алексей застонал. Они перешли на шаг. А вдали уже судорожно
тарахтели автоматические зенитки. Уже выползали на взлетную дорожку,
мчались по ней и уходили в небо один за другим звенья самолетов, и
сквозь знакомый звон своих моторов Алексей уже слышал наплывающий
из-за леса неровный, качающийся гул, от которого мускулы у него как-то
сами собой собирались в комки, напруживались, и он, этот немощный
человек, привязанный к носилкам, почувствовал себя в кабине
истребителя несущимся навстречу врагу, почувствовал себя гончей,
учуявшей дичь.
Носилки не влезли в узкую "щель". Когда заботливый Юра и девушка
хотели снести Алексея вниз на руках, он запротестовал и сказал, чтобы
оставили носилки на опушке, в тени большой коренастой березы. Лежа под
ней, он стал очевидцем событий, стремительно, как в тяжелом сне,
развернувшихся в последние минуты. Летчикам редко приходится наблюдать
с земли воздушный бой. Мересьеву, летавшему в боевой авиации с первого
дня войны, не доводилось видеть воздушный бой с земли ни разу. И вот
он, привыкший к молниеносным скоростям воздушной схватки, с удивлением
смотрел, каким медленным и нестрашным выглядит воздушный бой отсюда,
как тягучи движения стареньких тупоносых "ишачков" и каким безобидным
слышится сверху гром их пулеметов, напоминающий здесь что-то домашнее:
не то стрекотанье швейной машины, не то хруст медленно разрываемого
коленкора.
Двенадцать немецких бомбардировщиков гусиным строем обошли аэродром
стороной и исчезли в ярких лучах высоко стоявшего солнца. Оттуда,
из-за облаков с полыхающими от солнца краями, на которые больно было
смотреть, слышался басовитый, похожий на гуденье майских жуков рев их
моторов.
Еще отчаяннее бесновались и лаяли в леске автоматические зенитки.
Дымки разрывов расплывались в небе, похожие на летящие семена
одуванчика. Но видно ничего не было, кроме редкого взблескивания
крыльев истребителей.
Гуд гигантских майских жуков все чаще и чаще перебивали короткие
звуки разрываемого коленкора: гррр, гррр, гррр! В сверкании солнечных
лучей шел невидимый с земли бой, но был он так непохож на то, что
видит участник воздушной схватки, и казался он снизу таким
незначительным и неинтересным, что Алексей следил за ним совершенно
спокойно.
Даже когда сверху послышался пронзительно сверлящий, нарастающий
визг и, точно черные капли, стряхнутые с кисточки, понеслись вниз,
стремительно увеличиваясь в объеме, серии бомб, он не испугался и
слегка приподнял голову, чтобы посмотреть, куда они упадут.
Тут несказанно удивил Алексея "метеорологический сержант". Когда
визг бомб поднялся до самой высокой ноты, девушка, стоявшая по пояс в
щели и, как всегда, исподтишка смотревшая на него, вдруг выскочила,
бросилась к носилкам, упала и всем дрожащим от волнения и страха телом
закрыла его, прижимая к земле.
На мгновение рядом, возле самых глаз, увидел он ее загорелое,
совсем детское, с пухлыми губами и тупым облупившимся носиком лицо.
Грянул разрыв - где-то в лесу. Сразу же ближе раздался другой, третий,
четвертый. Пятый грохнул так, что, подпрыгнув, загудела земля и со
свистом упала обрубленная осколком широкая крона березы, под которой
лежал Алексей. Еще раз мелькнуло перед глазами бледное, искаженное
ужасом девичье лицо, он почувствовал на своей щеке ее прохладную щеку,
и в коротком перерыве между грохотом двух бомбовых очередей губы этой
девушки испуганно и неистово шепнули:
- Милый!.. Милый!
Новая бомбовая очередь потрясла землю. Над аэродромом с грохотом
взметнулись к небу столбы разрывов - точно выскочила из земли шеренга
деревьев, их кроны мгновенно распахнулись, потом с громом опали
комьями мерзлого грунта, оставив в воздухе бурый, едкий, пахнущий
чесноком дым.
Когда дым осел, кругом было уже тихо. Звуки воздушного боя едва
слышались из-за леса. Девушка уже вскочила на ноги, щеки ее из
зеленовато-бледных стали багровыми, она покраснела до слез и, не глядя
на Алексея, извинялась:
- Я не сделала вам больно? Дура я, дура, извините меня!
- Что ж теперь каяться? - ворчал Юра, которому обидно было, что не
он, а эта вот девчонка с метеостанции закрыла собой его друга.
Ворча, он отряхнул свой комбинезон, почесал в затылке, покачал
головой, смотря на лучистый излом обезглавленной осколком березы,
ствол которой быстро заплывал прозрачным соком. Это сок раненого
дерева, сверкая, стекал по мшистой коре и капал на землю, чистый и
прозрачный, как слеза.
- Глядите ж, береза плачет, - сказала Леночка, которая в минуту
опасности не потеряла своего задорного удивленного вида.
- Заплачешь! - мрачно ответил Юра. - Ну, сеанс окончен, понесли.
Цел санитар-то, не пригрело его?
- Весна! - сказал Мересьев, посмотрев на израненный ствол дерева,
на прозрачный, сверкающий на солнце сок, частыми каплями падающий на
землю, на курносого, в не по росту большой шинели "метеорологического
сержанта", которого он не знал даже, как зовут.
Когда втроем - Юра спереди, а девушки сзади - несли его носилки к
самолету через дымящиеся еще воронки, в которые натекала талая вода,
он с любопытством косился на маленькую крепкую руку, высовывавшуюся из
грубого обшлага шинели и цепко державшую носилки. Что с ней? Или эти
слова померещились ему с испугу?
В этот знаменательный для Алексея Мересьева день ему довелось стать
свидетелем еще одного события. Уже близок был серебристый самолет с
красными крестами на крыльях и фюзеляже, уже видно было, как,
покачивая головой, ходит вокруг него бортмеханик, оглядывая, не побило
ли машину осколком и взрывной волной, - когда один за другим стали
садиться истребители. Они вырывались из-за леса и, скользнув вниз, не
делая обычного круга, приземлялись и с ходу подруливали к лесной
опушке, к своим капонирам.
Скоро небо стихло. Аэродром очистился, смолкла воркотня моторов в
лесу. Но у командного пункта еще стояли люди и смотрели в небо,
загораживая ладонями глаза от солнца.
- "Девятка" не пришла! Кукушкин застрял! - сообщил Юра.
Алексей вспомнил маленькое желчное личико Кукушкина, всегда
сохранявшее брюзгливое выражение, и вспомнил, как этот самый Кукушкин
сегодня заботливо поддерживал его носилки. Неужели? Эта мысль, такая
обычная для летчиков в горячие дни, сейчас, когда Алексей выключился
из жизни аэродрома, заставила его вздрогнуть.
В это время в небе послышался рокот.
Юра радостно подскочил:
- Он!
У командного пункта произошло движение. Что-то случилось. "Девятка"
не садилась, а шла над аэродромом по широкому кругу, и, когда она
проходила над головой Алексея, он увидел, что часть крыла у нее отбита
и - самое страшное! - из фюзеляжа виднелась только одна "нога". Воздух
одна за другой вспороли красные ракеты. Кукушкин снова прошел над
головами. Его самолет напоминал птицу, кружащуюся над разоренным
гнездом и не знающую, куда ей сесть. Он шел уже на третий круг.
- Сейчас прыгнет, бензин на исходе, на соплях дожимает! - прошептал
Юра, смотря на часы.
В таких случаях, когда посадка была уже невозможна, летчику
разрешалось, набрав высоту, выбрасываться с парашютом. Вероятно, такой
приказ получила уже с земли и "девятка". Но она упрямо ходила по
кругу.
Юра смотрел то на самолет, то на часы. Когда ему казалось, что
мотор работает тише, он приседал и отворачивался. Неужели он думает
спасти машину? "Прыгай, да прыгай же!" - думал каждый.
С аэродрома соскользнул истребитель с единицей на хвосте:
рванувшись в воздух, он с первого же круга мастерски подстроился к
раненой "девятке". По спокойно-мастерскому стилю полета Алексей
угадал, что это сам командир полка. Решив, очевидно, что у Кукушкина
испортилось радио или что он растерялся, он пошел к нему, покачал
крыльями, сигналя: "делай, что я", и стал уходить в сторону, забирая
ввысь. Он приказывал ему отойти в сторону и прыгать. Как раз в это
время Кукушкин сбавил газ и пошел на посадку. Раненый самолет его с
поломанным крылом пронесся над самой головой Алексея, быстро
приближаясь к земле. Вот где-то у самой черты земли он резко
накренился влево, припав на здоровую "ногу", немного пробежал на одном
колесе, сбавляя скорость, потом упал направо и, зацепив здоровым
крылом за землю, стремительно повернулся вокруг своей оси, подняв
целые тучи снега.
В последнее мгновение он скрылся из глаз. Когда же снежная пыль
осела, стало видно - в стороне от раненой, накренившейся набок машины
что-то чернеет на снегу. И к этой черной точке бежали люди и,
покрякивая сиреной, во весь опор несся санитарный автомобиль.
"Спас, спас машину! Вот так Кукушкин! Когда это он так научился?" -
думал Мересьев, лежа на носилках и завидуя товарищу.
Ему самому захотелось что есть духу бежать туда, где на снегу лежал
этот маленький, никем не любимый человек, оказавшийся вдруг таким
стойким, таким мастером. Но Алексей был спеленат, прижат к полотну
носилок, раздавлен огромной болью, которая снова со всей силой
навалилась на него, как только схлынуло нервное напряжение.
Все эти происшествия заняли не больше часа, но их было так много,
что Алексей не сразу разобрался в них. Только когда носилки его были
закреплены в специальных гнездах санитарного самолета и он невзначай
опять перехватил на себе пристальный взгляд "метеорологического
сержанта", он по-настоящему понял значение слов, сорвавшихся у девушки
с побелевших губ между разрывами двух бомбовых очередей. Ему стало
стыдно, что он даже не знает по имени эту славную самоотверженную
девушку.
- Товарищ сержант... - тихо сказал он, благодарно посмотрев на нее.
За ревом прогреваемого мотора вряд ли эти слова дошли до нее. Но
она шагнула к нему и протянула небольшой сверток.
- Товарищ старший лейтенант, это ваши письма. Я берегла их, я
знала, вы живы, вы вернетесь. Знала, чувствовала...
Она положила ему на грудь тоненькую стопку писем. Среди них он
узнал треугольнички матери с выведенными нечетким старческим почерком
адресами и знакомые конверты, похожие на те, что он всегда носил с
собой в кармане гимнастерки. Он просиял, увидев эти конверты, и сделал
движение, чтобы высвободить руку из-под одеяла.
- Это от девушки? - горестно спросил "метеорологический сержант",
снова краснея до того, что длинные бронзовые ресницы слиплись от слез.
Мересьев понял, что он не ослышался тогда, во время разрыва, понял
и не решился сказать правду.
- От замужней сестры. У нее другая фамилия, - сказал он, чувствуя,
что сам себе противен.
Сквозь рокот прогреваемых моторов послышались голоса. Открылся
боковой люк, в него влез незнакомый врач в халате поверх шинели.
- Один больной уже здесь? - спросил он, посмотрев на Мересьева. -
Отлично! Вносите другого, сейчас летим. А вы что тут делаете, мадам? -
Он посмотрел сквозь запотевшие очки на "метеорологического сержанта",
старавшегося спрятаться за спину Юры. - Прошу выйти, сейчас летим. Эй!
Давайте носилки!
- Пишите, ради бога пишите, я буду ждать! - услышал Алексей шепот
девушки.
Врач с помощью Юры поднимал в самолет носилки, на которых кто-то
тихо и протяжно стонал. Когда их ставили в гнездо, простыня слетела, и
Мересьев увидел на них искаженное страданием лицо Кукушкина. Доктор
потер руки, осмотрел кабину, похлопал Мересьева по животу:
- Отлично, великолепно! Итак, молодой человек, вот вам компаньон,
чтобы не скучно было лететь. А? Теперь все посторонние вон. А эта
Лорелея в сержантском звании исчезла? Очень хорошо. Прошу двигаться!..
Он вытолкал замешкавшегося Юру. Двери закрыли, самолет вздрогнул,
тронулся, запрыгал и потом стих и плавно поплыл в родной стихии под
ровный рокот моторов. Врач, держась за стены, подошел к Мересьеву.
- Как себя чувствуем? Дайте пульс. - Он с любопытством посмотрел на
Алексея и покачал головой: - М-да! Сильная личность! Про ваши
приключения друзья рассказывают что-то такое совершенно невероятное,
джек-лондоновское.
Он присел в свое кресло, поерзал в нем, усаживаясь поудобнее, и
сразу обмяк и поник, засыпая. И видно, как смертельно устал этот
немолодой бледный человек.
"Что-то джек-лондоновское!" - подумал Мересьев, и в памяти возникло
далекое воспоминание детства - рассказ о человеке, который с
обмороженными ногами движется через пустыню, преследуемый больным и
голодным зверем. Под убаюкивающий, ровный гул моторов все начало
плыть, терять очертания, растворяться в серой мгле, и последней мыслью
засыпающего Алексея была странная мысль о том, что нет ни войны, ни
бомбежки, ни этой мучительной, непрерывной, ноющей боли в ногах, ни
самолета, несущегося к Москве, что все это из чудесной книжки,
читанной в детстве в далеком городе Камышине.

 

Предыдущая - Следующая

Главная

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru be number one Яндекс цитирования